Секретный архив майора Пронина
Шрифт:
Двое экскурсантов участвовали в параде военнопленных по Москве в 1944 году. Любопытно! Вот они, извивы судьбы. Крупных коллекционеров, по мнению Кирия и его ребят, среди них было всего лишь трое. Да и то один больше интересовался всякими реликвиями и древними иконами. И лишь двое собирали живопись. Один из них продолжал семейную традицию. Крупным коллекционером был его отец, инженер на заводе Мессершмидта, человек не бедный. Сынок служил на почте, чиновником средней руки, доходы не позволяли ему развернуться. Но он время от времени покупал (и еще реже – продавал) картины. Видимо,
Ранним утром Пронин познакомился с заместителем директором музея, который отвечал за контакты с немцами. Валерий Николаевич Мочульский – слегка поседевший брюнет, элегантный – производил впечатление истинного рыцаря культуры. Он был влюблён в свой музей. Особенно – в его основную экспозицию. А выставки не жаловал.
– Вы знаете, эта выставка, конечно, привлекает интерес. Но она не вписывается в нашу концепцию, в образ музея. Наш конек – западная живопись, особенно импрессионисты. И, конечно, античное искусство. Наш посетитель окунается в этот мир еще в гардеробе – этому способствует архитектура Клейна. Вы согласны, Иван Николаевич?
– Я всегда любил ваш музей. В первый раз мне довелось выполнять задание Дзержинского в Москве в 1919 году. Я тогда только второй год служил в ЧК. Пришлось тогда пострелять, а еще больше – побегать за белогвардейскими агентами.
Мочульский посмотрел на Пронина с испугом: 19-й год, Дзержинский – всё это казалось далеким и суровым прошлым. Как же хорошо сохранился этот генерал. Но чего от него ожидать – неужели жестких методов в стиле Гражданской войны?
– Нам сегодня придется поработать вместе, – сказал Пронин. – Будем принимать немецких гостей. Вы ведь собирались их приветствовать?
– Да, это официальная делегация, нас заранее предупредили из министерства культуры.
– Меня к этому делу привлекла как раз Екатерина Алексеевна, – вздохнул Пронин. – На этой встрече я буду представителем советского министерства внешней торговли. Мне нужно сдружиться с некоторыми немцами, прощупать их в неформальной обстановке.
– Понимаю вас, Иван Николаевич. Помогу, чем могу. Хотя я, конечно, никого из них близко не знаю… Были, конечно, предварительные контакты, но самого беглого характера. Самого беглого.
– От вас и не требуется знать их подноготную. Просто ведите непринужденный разговор. И не выдавайте своей грусти по поводу пропавшего Хальса. Хальс на реставрации, картина старая, специалисты потребовали срочных работ по спасению полотна. Ведь так бывает?
– Посреди выставки? На моей памяти, честно говоря, не бывало.
– Да уж придётся рискнуть.
Еще до немцев на выставку заехала Фурцева с небольшой свитой. Деловитая, встревоженная. Она сразу бросилась к Пронину.
– Иван Николаевич, больше всех рада видеть вас. Смотрю на вас – и надежно на душе. Я же знаю, в каких делах вы себя показали.
– Искренне признателен, Екатерина Алексеевна, – Пронин даже изобразил нечто вроде поклона. – Только прошу вас не ждать быстрых результатов. Границы уже перекрыты. Таможня работает скрупулезно, мы изучили все хитрости такой контрабанды. Проверять будут каждый холст и каждый предмет, в который можно спрятать холст. То, что Хальс не покинет советской границы, могу гарантировать. Остальное… Украсть картину можно за полчаса, а искать приходится как иголку в стоге сена. Вы уж потерпите.
– Мы потерпим, Иван Николаевич. Главное, чтобы она заграницей не всплыла. Вот тогда – нам позор несмываемый. И пресса поднимет шум.
– Понимаю. Этого не должно быть. Поверьте, закрывать страну мы имеем право. Да и иностранных гостей в эти дни было сравнительно немного.
Фурцева всплеснула руками:
– Ну, слава богу. Я ведь только на вас надеюсь, Иван Николаевич.
Она пробежала по залам, бросила несколько руководящих фраз Мочульскому, передала привет Антоновой – и исчезла в своей «Чайке».
Но вот появились немцы. Четырнадцать человек вместе с экскурсоводом и еще одним сопровождающим – из наших. Пронин по фотографиям сразу понял, кто есть кто. Больше на выставке в эти минуты никого не было – только эта делегация.
Мочульский вышел им навстречу, представился, на чистом немецком пожелал интересной экскурсии и от имени музея поблагодарил за внимание к московской выставке. А потом он представил им Пронина – ответственного работника министерства внешней торговли, который ознакомится с выставкой вместе с ними. Немцы понимающе закивали.
Пока экскурсовод издалека рассказывал немцам о музее, о выставке, о художниках, Пронин ловко наладил контакт с будущим министром. Они обменялись визитными карточками и шутками. Лед растаял.
– Впервые в Москве?
– Нет, бывал в составе делегации два года назад, еще во времена господина Хрущева.
– При Хрущеве было труднее заниматься делами. Сейчас на первом месте у нас экономика.
– Правда, у нас есть камень преткновения – ГДР.
– А вы признайте её. Всё равно эту крепость социализма мы не сдадим, тут уж не сомневайтесь. А торговать нам надо.
Франц широко улыбнулся – как истинный политик:
– Согласен, господин Пронин. Если бы всё зависело от меня… И от нашей социалистической партии. К сожалению, в Бонне всё ещё важную роль играют христианские демократы, эти ханжи, давно продавшиеся крупным корпорациям. Их представители есть и здесь, на выставке.
– Но мы-то с вами обязательно найдем общий язык.
Обедали они втроем – с Францем и его приятелем Йозефом, лидером социалистической партии Баварии.
– Давайте выпьем за дружбу и мир между нашими народами, несмотря на политические разногласия! – провозгласил Франц.