Секретный дьяк или Язык для потерпевших кораблекрушение

Прашкевич Геннадий

Но больше всего тронула Ивана деревянная изба.

Давно не жили в русской избе.

Немного низкая, углы в обло, в нижних венцах вырублены чашки и пазы, отчего на углах бревна красиво выпирают наружу, — и зимой не промерзнет такая изба. А крыша у нее под дерном.

Иван радостно потянул воздух носом.

Счастливо пахло от избы — сухим мхом, смолой, дымом.

— Вот, — сказал рыжий Похабин без хвастовства. — Даже печь из камня сложили. С самым прямым дымоходом, но печь. В глину соболиную шерсть мешали для крепости. Правда, нымылан Лула пригрозил: тряхнет бог Кутха землю, все развалится. Не любит, дескать, Кутха, чтобы ставили на Камчатке каменное. Сам-то всю жизнь обходится очагом. — И добавил, странно

стрельнув глазом в Ивана: — Крепкая печь… Жалко оставлять будет…

— А чего ж оставлять? — весело ответил Иван, сам незаметно поглядывая в сторону темного тихого балагана Айги. — Жить будем. Еще казенку поставим. Кто не принесет ясак, того в казенку. — А сам опять незаметно глянул в сторону балагана Айги.

Вот Айга — друг.

Айга — друг сердешный.

Всегда встречал на берегу, даже если Иван возвращался ночью. Всегда пугался обещаниям русских совсем уйти. Хитро намекал: если останетесь, прославится род Айги. Известно, русские — сильные, у них огненный бой. Хитро намекал: если останетесь — станете богато жить, поставите новые балаганы, выроете просторные полуземлянки, возьмете переменных жен. Родимцы отовсюду понесут вам подарки. Со всеми вступите в родство. От всякого будете иметь пользу. Намекал: есть, к примеру, родимец Чегага. На вид снулый, как рыба, а не было и нет среди нымыланов такого хорошего лисичника. Пойдет за одной лисой, непременно принесет две. Ну, а скучно станет, хитро намекал Айга, позовем шаманку — у того Чегаги в роду все бабы шаманки. И в бубен умеют бить, и прыгать вокруг костра, и, специальное платье одев, хорошо нашептывают на разные предметы — на рыбьи жаберные сухие крышки или на траву, и тем лечат всякие болезни, отвращают несчастья, предвещают будущее. Будете жить богато, хитро щурил глаза Айга, будете иметь многих переменных жен, думать о будущем.

Усмехаясь, головой одобрительно качая, Иван заглянул в избу, с наслаждением вдохнул запах нежного древесного дыма от недавно протопленной печи. Тронул пальцем стену — совсем чистая, лишь редко, как пот, выступили на бревнах капельки смолы. Зимой, понятно, все закоптится, жирно повиснет под потолком сажа, но пока чисто.

Обернулся к майору.

Удивился, как бледен неукротимый маиор. И глаза блестят необычно. Спросил:

— Давежное вино пили? — а сам прислушивался с удивлением, сам поглядывал незаметно в сторону темных балаганов — это как так? Это почему не слышно сердешного друга Айгу? Раньше Айга всегда встречал Ивана на берегу. Прошлый раз встречал — как раз земля тряслась. Айга тогда сказал: совсем выжил из ума нымыланский бог Кутха, все у него плохо стоит, трясется. Столько наделал гор и долин, оврагов и возвышенностей, а ничего хорошенько не закрепил.

Дивый край.

День назад сам видел на реке странное.

Вдруг булькнуло, с темного дна, не мутя воду, но раздвигая зеленую подводную траву, медленно поднялись серые пузыри. Совсем как нарывы. Достигнув поверхности, пузыри полопались, пошел от них плохой дух. Тоже, наверное, вредничал Кутха, а может, его помощники.

— Хорошая изба, — похвалил Похабина, ждавшего похвалы.

Глянув на маиора Саплина, настороженно застывшего под деревянной сушилкой для рыб, вернулся к костерку, руками оторвал кусок копченой оленины с выставленного Похабиным блюда, а сам опять незаметно глянул в сторону темных балаганов Айги — вот почему не встречает сердешный друг?… Даже усмехнулся: спит Айга… Стареть начал… Подумал, сильно жуя оленину: сойду утром на каменистый островок, где нымыланский бог Кутха свою жену Илькхум таскал за волосы, а Кенилля уже там, прячется в траве… Кто-то страшно закричит на другом берегу — ушиа! ушиа! — Кенилля испугается, прижмется к Ивану… Подумал неодобрительно: вот спит Айга, сильно умаялся. Все лето брал рыбу, вялил кету, горбушу, нерку с маленькой головой. Все лето много трудился ради близкой зимы. Теперь голода

не боится, работы не боится, охоты не боится, ничего не боится, кроме чюхоч, потому спит… А чюхоч всегда боится… Не может не бояться. Те чюхчи или коряки приходят — побивают мужчин, отбирают женщин.

Кенилля отберут…

Перекрестил грудь, глянул одобрительно от костра на избу:

— Хорошая изба. Пересидим зиму.

— А зачем сидеть? — спросил неукротимый маиор. — Одну зиму уже пережили, хватит. В полуземлянке, в сырости, в тесноте, при свете лучины, но пережили, спасибо Айге. Сильно помог. Пусть теперь отдохнет Айга, пусть поживет в русской избе.

— Почему Айга?

— А кто еще? — удивился Похабин, но маиор перебил его:

— Уходить надо. Нымылан Лула говорит, что видел в низах реки чюхоч. Опасно сидеть на реке. У нас к пищали, считай, нет зелья.

— А Айга?

— Айге что? — удивился маиор. — Он здесь вырос. Для него, что олень, что чюхча — все из одного ряду. Он голову ломать не будет. Он заберет шишиг и откочует к родимцам.

Иван засмеялся:

— Зачем откочует?

— А почему ж Айге не откочевать?

— Да почему ж откочует? — Иван начал сердиться. Чувствовал в воздухе что-то неясное. Махнул рукой: — Зачем ему откочевывать? Стойбище удобное, теперь даже изба есть. Сами позовем сюда русских. Дадим весточку через дальних нымыланов, пусть идут русские на новую тихую реку Уйулен. Придут, возьмут жен, пойдет богатый приплод. Расширение державе.

— Хамшарен! — неукротимо выругался маиор. — Да от кого приплод?

— От баб.

— От дикующих?

Иван нехорошо сощурился:

— Сам разве, маиор, не содержал дикующих жен?

— То не жены, то сервитьерки были.

— Ну, ладно, пусть сервитьерки, — усмехнулся Иван. И спросил быстро: — Зачем рубили избу, если в голове одно — уйти, все бросить?

— Руки надо было занять. Изба Айге сгодится.

— Он привык к балагану. Ему просторнее в полуземлянке. Не пойдет Айга в избу.

Маиор не ответил.

В прыгающем свете костра деревянная изба то выдвигалась из мрака, то снова проваливалась во мрак. Как бы зарницы тайные опрокидывали мир в черное, как в тоску. Иван вспомнил почему-то: Кенилля грому боится. Гром прогремит, она круглым лицом ткнется в грудь Ивану: «Спрячь, Аймаклау! Бог Кутха гремит, сердится. Бог Кутха лодку на перекате через камни перетаскивает. Вот попал на мелкое место». — «И пусть. Нам что?» — «Так не говори? Кутха услышит».

Повел плечом:

— Почему тихо?

Похабин отозвался простодушно:

— Так кому ж шуметь?

— Раньше Айга всегда выходил навстречу…

— Так то раньше, — все так же простодушно отозвался Похабин. — А нынче некому. — И, помолчав, объяснил: — Сшел Айга.

— Как так?

— Ну, как… — пожал Похабин круглыми плечами. — Он же не на цепи… Он и раньше уходил, и сейчас сшел. Может, захотел дробь показать родимцам. Мы Айге подарили свинцовую дробину, он пробовал на зуб, дивился: как так, зачем, мол, металл мягкий? Теперь, пока не обойдет всех, не вернется. А, может, сшел на нос Атвалык. Он собирался на нос Атвалык. Мы ему сказали, что если пойдешь, то иди с пользой. Слухи ходят по стране, что выплеснуло на мыс нового человека. Говорят, весь в бороде. Узнай, сказали Айге, вдруг русский? — И добавил, оглянувшись на маиора: — Если вдруг выплеснуло на берег попа поганого, повесим!

Щека Ивана дернулась:

— Как сшел Айга? Один?

— Не один… С шишигой… — Похабин даже пожал плечами. Вот, дескать, какой оказался сердешный друг — не стал ждать Ивана. Он, Похабин, как бы даже не ожидал такого.

Но Иван не смотрел на Похабина. Нырнул во тьму, как в воду, жадно крикнул:

— Айга!..

На голос Ивана никто не ответил, но шевеление началось в невидимых балаганах, тревожно зашуршали испуганные голоса, потом услышал — заплакали девки.

— Кенилля!