Секретный фронт

Первенцев Аркадий Алексеевич

– Что хорошо, то хорошо. Никто не возражает!

– Да, но если мы сейчас огулом начнем карать, вся работа пойдет прахом, товарищ Любомудров.

– М-да, - протянул Любомудров и подошел к окну.

В это время с крыши соседнего дома поднялась стая голубей, и они, понукаемые свистом, нехотя набирали высоту. Только одна пара вертунов чувствовала себя хорошо в холодном воздухе. Отделившись от стаи, они весело кувыркались, - возможно, это были молодые голуби, влюбленные, но, глядя на них, становилось легче на душе. И Ткаченко залюбовался ими. Искоса взглянув на гостя, он увидел и на его лице радость, явную отрешенность

от только что разбираемых дел. Заметив взгляд Ткаченко, тот подмигнул ему.

– Беззаботность, вот что дает им радость...

– И голубиный характер.

Любомудров коротенько посмеялся:

– Вы думаете, я коршун?

– Я этого не думаю...

– Я предпочитаю быть якобинцем...

– Якобинской натуре свойствен экстремизм, товарищ Любомудров.

– Во всяком случае, даже это лучше маниловщины...
– Он взял начинавшего вновь распаляться Ткаченко под руку, прошелся с ним по комнате, сказал: - В столкновении разных точек зрения рождается истина. Конечно, применить репрессии легче, чем заниматься воспитанием масс. Но заниматься воспитанием нужно последовательно, умело, не щадя сил, времени, здоровья... Хватит ли у вас всего этого, Павел Иванович?

Ткаченко думал: "Что за человек? Ловкий, хитрый? Или просто вынужден приноравливаться, чтобы вовремя сманеврировать, не дать сшибить себя в кювет? Почему он так быстро пошел на попятную? Или испытывал его, Ткаченко, еще раз доказывая, что истина рождается в споре?" Во всяком случае, он, Ткаченко, хитрить не намеревался.

– Хватит. И времени и здоровья. И энергии нам не занимать. Позвольте вам...

– Ну, я уполномочен на малое. Мое дело - собрать информацию, доложить. Я даже аккумулировать не имею права, Павел Иванович. Вы творец, я исполнитель...
– Любомудров полуобнял Ткаченко и, примирительно улыбнувшись, вышел.

После его ухода Ткаченко попросил к себе Забрудского и, не слишком распространяясь, поделился с ним впечатлением от разговора о представителем центра. Меры, которые могут созреть в центре, будут зависеть прежде всего от положения на местах, от того, как здесь справятся, не потребуется ли административного вмешательства. Имело значение, и к тому же немаловажное, состояние организации колхозов, что уже само по себе стабилизировало бы положение, ввело бы крестьян в колею, помогло бы обеспечить проведение законов страны, налаживание образования, культуры, медицинского обслуживания. Колхоз имени Басецкого мог послужить как бы эталоном, на его успехи можно было бы опереться в своих доказательствах, да и просто по-человечески хотелось знать, к а к там, ч т о там?

– У меня есть последняя сводка...
– начал было Забрудский.

Ткаченко не дал ему договорить, поморщился.

– Дорогой мой Забрудский, сводка есть бумага, мне хочется, чтобы ты, именно ты, живым и заинтересованным глазом посмотрел, не формально, не со стороны, без всякой помпы. Сумеешь?

Забрудский ответил согласием и тут же прикинул небольшой планчик, чтобы заручиться мнением первого секретаря. Планчик заключался в том, чтобы, поговорив с селянами, прощупать нового председателя сельсовета, человека в общем достойного, но еще не проверенного на практике. Кроме того, стоило бы узнать, как вошел в новое для него дело Демус, нет ли у него "кривой линии" и каких-либо загибов.

– Вы только не формально. "Линия", "загибы" звучат сухо и маловыразительно,

товарищ Забрудский, - ненавязчиво напомнил Ткаченко.

– Терминология такая, Павел Иванович, никуда от нее не денешься.

– Уходи от терминологии... Словом, не возбраняется прощупать, но осторожно, деликатно.
– Ткаченко с добродушной ухмылочкой, тронувшей его губы, спросил, будто бы невзначай: - Кстати, как там твои "крестники"?

Забрудский склонил голову, спросил:

– Какие? Уточни, Павел Иванович.

– Имею в виду твой эксперимент с Ухналем.

Забрудский рассказал все известное ему. Дело в том, что по просьбе самого Ухналя, особенно активно поддержанной Ганной, им было разрешено поселиться на жительство в селе Буках, и, больше того, им был отдан поступивший в государственную собственность осиротевший дом Басецкого. Сам факт был несколько необычен, что возбуждало кое у кого сомнения. Говорили: как это можно - душегуба поселить в доме великомученика! А некоторые, обжегшись горячим молоком, дули на холодную воду - предсказывали невесть что: и колхоз, мол, развалит, и банду приведет за собой, и подпалит общественное добро...

Забрудский, будучи инициатором "перевоспитания доверием" своих "крестников", поднялся во весь рост в за щиту этой идеи. В ответ на разумные доводы осторожничающих людей он выдвигал собственные, нисколько не противоречащие указаниям партии соображения. Но одно дело - повторять к месту и не к месту указания, а другое дело - претворять их в жизнь.

Ткаченко поддержал Забрудского, но в то же время рекомендовал не забывать "крестников", помогать им словом и делом, доказав тем самым реальную возможность "строить" нового человека из старого материала.

– Тактично выясни, каково их настроение, не обижай излишними подозрениями, - советовал Ткаченко.
– Положение их трудное: уйти из кровожадной банды, не выполнив задания, проломить брешь в их тайной агентуре - этого подполье не прощает...

– Трещит по швам их подполье!
– воскликнул Забрудский.
– Куда им фасон держать!

– Нет и нет!
– Ткаченко не согласился с излишним оптимизмом Забрудского.
– В массе своей - да, недовольство среди бандеровцев растет, но ядро, вожаки - а их, обагривших руки кровью, немало - сплачиваются, ими овладевает мужество отчаяния... Вот в такие моменты особенно необходимо быть собранным, быть начеку!

Ткаченко задержался возле окна. День становился синевато-пасмурным, такая погода обычно навевала тоску, предсказывала затяжную зиму, особенно трудную для пограничной вахты. Уже проветриваются полушубки, валенки, просушиваются меховые шапки, расчленяются, как слоеные пироги, тюки с ватными штанами и телогрейками. Человек в недавнем прошлом военный, Ткаченко жил интересами окружавшей его армейской среды.

Забрудский говорил о том, как представитель центра изучал обстановку, побывав не только в райкоме, но и в райисполкоме и райотделе МГБ. Об этом знал Ткаченко, ему докладывали и Остапчук и Тертерьян. Изучался злободневный вопрос о возможности более широкой выдачи оружия активу для самообороны. Ведь вооружить надо было не только добровольные отряды, помогавшие пограничникам, но и каждого активиста, чтобы тот в любую минуту мог встретить бандитов огнем. А это было далеко не простое дело: требовались точные списки надежных людей, требовались характеристики, поручительства...