Секретный фронт

Первенцев Аркадий Алексеевич

– Ни, листа не було... Ночью вскидывается на мышиный писк, а по улице идет - того гляди шею скрутит: оглядывается. Вы его про це не пытайте. Вин и так потеряв сердце...
– И, увидев возвращающегося мужа, переменила не только тему, но и тон.
– Зараз поснидаем, горилочки ради такого дня. Вы же, товарищ Забрудский, зробили нам свято, - напевно говорила Ганна, накрывая на стол с привычной легкостью гостеприимной хозяйки и с милыми приговорками, на которые так тароваты украинские женщины.

За завтраком Ухналь подтвердил то, о чем в его отсутствие

говорила Ганна. Но в отличие от жены он старался оправдать это недоверчивое отношение к себе: понимал, что иначе и быть не могло, вину его могли загладить добрые дела да время. Одно беспокоило: дадут ли ему время для добрых дел его бывшие соратники? Мстить они умели. Ухналь это хорошо знал.

– Рядом село горело, десять хат спалили. Бачу - поверки Бугая. Наскочит, нечем встретить. Хожу без зброи, товарищ Забрудский, ну, як без штанив.

На втором часе застольной беседы, когда хозяин с гостем очищали третью сковородку шипевших в масле пирожков, в хату без стука ввалились три человека. Один из них - ростом под потолок, черноволосый, с сутулой узкой спиной, в легкой поддевке, руки неспроста засунуты в карманы, отороченные мехом, - был Марчук. Двое других, державшихся позади председателя сельсовета, Забрудскому не были знакомы. Один, в шинели и треухе, моложавый и круглолицый, имел винтовку, другой, с бородкой и цыганским лицом, был вооружен двустволкой, а под расстегнутой свиткой виднелся туго набитый поясной патронташ.

Марчук, увидев Забрудского, вытащил руки из карманов, заулыбался, даже крякнул с нескрываемой радостью.

– Товарищ Забрудский! Перелякали нас! Ай-ай-ай, товарищ Забрудский...

– Марчук, Марчук!
– Забрудский с укором покачал головой.
– Давно стал таким лякливым?

Оправдываясь, Марчук пожимал плечами, ссылался на пришедших с ним активистов, которые могут подтвердить, как прибежал к нему не кто иной, а старший сынок Демуса с сообщением, что видел подозрительного человека, пришедшего к Ухналю.

– Сын Демуса? Странно.

– Чего ж тут странного, товарищ Забрудский? Демус в одном списке с ним...
– кивнул на Ухналя.
– Бандиты таким не прощают...

При последних словах Ганна недобро посмотрела на председателя сельсовета.

– Об этом тут казать не будем, - остановил его Забрудский.
– Черта тут не малюй, Марчук. Мы посылали тебя поднять настроение у народа, ты же сменил председателя пужливого и бесхребетного. У того бандиты по половням ховались.

– Такого больше не будет, уж я возьмусь, так возьмусь.
– Марчук расстегнул поддевку, снял шапку, сел.

Ганна дожаривала пирожки, повернувшись к нему спиной. К столу не приглашала. Забрудский понял настроение хозяйки, тронул за колено Марчука, сказал:

– В середине дня жди меня в сельраде.

– Добре.
– Марчук встал.

– Потом интересуюсь колхозом. Будет у них кто в правлении?

– Не будет - вызовем, товарищ Забрудский. А можно к Демусу. У него и пообедаем.

Ганна быстро обернулась.

– Та що мы не найдемо обеда для нашего гостя? Чего

ему к Демусу? У него така жинка...

– Обедать у Демуса не будем, - сказал Забрудский, выждав, пока Ганна выговорится.
– А в правление его пригласим.

После ухода Марчука Ухналь мрачно сказал:

– Бачите, товарищ Забрудский! Ходю под надзором.

– Надо и их понять, Петро. Они поставлены...

– Знаю, що поставлены. Пошли мы расписываться с Ганной. У меня, кроме вашей бумаги, ничего нема. Закрутил такое Марчук! Кажу ему, снимите трубку, позвоните в райком. Семь дней запрашивал...

Забрудский сказал:

– Я знаю. Через меня проходило. Мы сделали.

– Спасибо.
– Ганна издали поклонилась, обернулась к Ухналю.
– Кажи за фамилию.

– Що?

– Не знаешь, що?

– А-а-а...
– протянул Ухналь и, вяло улыбнувшись, допил рюмку.
– Я ее фамилию взял. Зараз я Шамрай, а був Писаренко.

– Писаренко теж добра фамилия, - испытующе глядя на Ухналя, заметил Забрудский.
– Колы був бы Петлюра аль, того дурнее, Бандера...

– Объясню, - пересиливая себя, продолжал Ухналь, - Петра Писаренка нема. На мене похоронная пишла до дому. Колы заслужу, объявлюсь перед батькой и матерью, якщо живы они. А щоб заслужить...
– Он поглядел на прильнувшую к бедру Забрудского кобуру нагана, сказал с горечью: - Ишь як оно добре, коли зброя!..

– Для чого тоби зараз зброя?
– спросил Забрудский весело.
– Не набрыдла вона тоби?

– В Буках такой закон: винтовку тебе дали - свой. Не дали - под приглядом... Такая капуста, товарищ Забрудский. Осталась у меня зброя: в кузне молоток, на конюшне метелка котяхи заметать...

Ганна недовольно перебила:

– Кислый ты стал.

– Скиснешь, - угрюмо буркнул Ухналь.

– Ничего, все будет добре, - утешил его Забрудский, продолжая наблюдать за ним.
– Могу сообщить приятную весть: сам секретарь райкома Ткаченко приглашает тебя приехать, товарищ Петро Шамрай.

– Ой, лихо! Зачем?
– ахнула Ганна. Куда девались краски, радушная приветливость, неизменная улыбка, придававшая ее лицу особую прелесть.

– Для беседы вызывает, Ганнушка, - тут же успокоил ее Забрудский, не ожидавший, что эта новость так взволнует ее.

– Що, секретарю не с кем побалакать?
– Ухналь насупился, мрачно катал шарик из хлеба по столу, плечи его сразу свисли, и Забрудский увидел, как нервно вздрагивает его нога.

– Ой, какие вы стали подозрительные!
– Забрудский тут же перевел разговор на общие дела, рассказал кое-какие новости по району: где организовались еще артели, какая помощь шла от государства. Он благодушествовал с папироской после сытной снеди. Тело его разморило тепло. В хате пахло дымком, подгоревшими пирожками и мятой, висевшей в снопиках на стенке. Он любовался красивой хозяйкой, ее ловкими движениями, угольком любовался, выпавшим из печки, быстро менявшим свой яркий цвет на пепельный, и струйкой дыма, бегущей от уголька к поддувалу.