Секретный фронт

Первенцев Аркадий Алексеевич

– Мы не руцкие, мы калуцкие!
– Он осилил крутой, разъезженный глубокими колеями подъем, переключил скорость и вернулся к затронутой теме: - Говорят, они обманутые... Легко идут на обман, товарищ из райкома. А своя голова для чего на плечах? Да если ты тверд, кто тебя обманет?

– Ты партийный?

– Партийный. Только без книжицы. За Родину, за партию три пулевых принял.
– Шофер подкрутил усики.

Добрались до села быстро, за разговором не заметили дороги. И семи часов не набежало,

а вот и околица села, покатые горы с голыми лиственными деревьями у подошвы и темными, хвойными, повыше к макушкам гор, уже засахаренных снегом.

– Вас куда доставить?
– спросил шофер.
– Если к сельсовету, то как раз по пути. Нам-то в эмтээс, там свалим свой товар. Так в сельраду?

– Туда еще рановато.

– Узнают, прибегут.

– Воскресенье, забыл разве?

– Как забыть... Да дежурство-то в сельсовете круглосуточное. Бандоопасная зона...
– Шофер осмотрел баллоны, груз, попрощался.
– С "обманутыми" не очень тетешкайтесь, товарищ из райкома. Поберегите ласку для своих...

– Так, значит, мы не руцкие, мы калуцкие!

– А что?
– Шофер ухмыльнулся в усики, подмигнул шустрым серым глазом, умостился в кабине.
– В эмтээс не заглянете?

– Передай, буду... Хорошо, напомнил...

– Как же вас назвать им?

– Забрудский, скажи.

– Я калуцкий, ты Забрудский, ишь ты, как обернулось. Бывайте!

Забрудский подождал, пока тронется и вторая машина, и пошел по-над заборами по улице к домику Басецкого, куда поместили Ухналя и Ганну с их согласия. Никто из местных селян не хотел занимать дом, окропленный кровью, и стоял он заколоченный и осиротевший. Растаскивали постепенно: тот штакетину, тот столб вытащит, за черепицу даже было принялись, петли с ворот повыдирали...

"Интересно будет узнать, как обжились в доме молодые..." Вдоль улицы тесно, один возле другого стояли дома, либо деревянные, либо саманные и турлучные. Улочка производила унылое впечатление: в воскресное утро на ней ни души. Встретились лишь двое подростков и то, увидев Забрудского, испуганно махнули через забор. В ватной куртке и штанах, в грубых сапогах, Забрудский скорее походил на одного из "лесных братьев", вышедшего в одиночку из схрона для пополнения продовольственных запасов, чем на ответственного работника.

Село просыпалось вместе с солнцем, с мычанием коров, отчетливыми звуками тугой молочной струи о жестяной подойник, с перекличкой молодых петушков, отмечавших птичью зорьку.

Наслаждаясь утренним воздухом, с удовольствием прислушиваясь к похрустыванию под подошвами подмороженной и заиндевевшей травы, Забрудский подошел к дому Басецкого, окинул хозяйским глазом знакомую усадьбу. Двор был прибран, забор подправлен свежими штакетинами, на воротах петли с недавними следами кузнечной ковки. Забрудский отбросил щеколду

и прошел к дому по усыпанной золой дорожке.

Крылечко было подновлено и выкрашено голубой краской, ставни и резные наличники тоже празднично голубели.

На стук открыли только после того, как Ганна, выглянув в окно, узнала Забрудского, привозившего их сюда на новоселье и обещавшего навестить.

Она выбежала ему навстречу, всплеснув испачканными мукой и тестом руками.

– Ой, як же так! И не подали звистки, товарищ Забрудский! Заходьте, прошу вас...
– Она смущенно улыбалась, сияла глазами, радости не скрывала.

– Здравствуйте, хозяюшка!
– Забрудский вошел в горницу, снял шапку, осмотрелся. Плита была недавно растоплена. Дрова еще не успели разгореться, и через кружки просачивался дым. На столе, возле раскатанного теста, лежала скалка и стояла глиняная макитра.

– Надумала пирожки с картоплею, - сказала Ганна.
– Замесила тесто, чую, хтось иде, злякалась...
– Она запнулась, присела на лавку, подождала, пока гость снимет ватник.
– Вы его на той гачок! Помочь не можу, руки в муке. Дывлюсь в окно, очам не верю, вы...

– Прошу извинения, негаданно, - сказал Забрудский, присев возле плиты, - где же ваш?

– Спит.

– Доси спит? Так вин царство небесное проспит, Ганна!

– На дежурстве був, в конюшне. Всю ночь очей не сомкнув. Коней свели разных, нияк не звыкнут, кусаются, задки бьют... А потим Петро и на ремонте, в кузне, и коваль, и конюх... Я зараз его...
– Ганна пошла в светелку, откуда послышались ее прерывистый шепот, сонный голос Ухналя, покашливание, и через несколько минут он вышел к гостю с растрепанными волосами, в нательной рубахе и в калошах на босу ногу.

– В сельраде булы?
– спросил, обрадовавшись гостю, Ухналь.

– Да там ще никого нема.

– Прислали нового голову сельрады, товарища Марчука, - сказала Ганна.
– Строгий... вин такий...

– Що ты, строгий, строгий, - остановил ее Ухналь.
– С нашим народом иначе нельзя. Ось коли буде несправедливый, друге дило...

Ганна неодобрительно восприняла его замечание, сказала:

– Иди одягнись, Петро. Що ты як... бандит.

– Так кто я? Бандит и есть.

Вскоре он появился приодетый, в сапогах, с начесанным на кривой глаз чубчиком.

– А зараз принеси горилки, огирки и квашеной капусты. Куды ж ты пишов? Возьми макитерку.

Ганна выдворила мужа из комнаты, чтобы в его отсутствие рассказать о том, как трудно тому, и все из-за недоверия; и активисты и сам председатель Марчук приглядываются, допытываются, милиционер вызывал дважды, заставлял заполнять анкету... А со стороны бандеровцев были тайные угрозы.

– Лист був?
– спросил Забрудский.