Секретный фронт

Первенцев Аркадий Алексеевич

– Тогда, в Буках, последнее слово, какое я увез оттуда, было "дайте нам зброю", - сказал Забрудский, - теперь заявлюсь туда с пустыми руками опять ни два ни полтора... Ухналь и то просит оружие, Павел Иванович, а? Забрудский не случайно поставил на прощание этот вопрос. Насчет Ухналя скрещивались шпаги, а его просьба о выдаче ему оружия явилась последней каплей в переполненной чаше.

– С Ухналем надо трезво подумать, - сказал Ткаченко.
– Дело даже не в том, надежен ли он или ненадежен, а в реакции населения. Как люди расценят это? Решить кардинально пока отказываюсь.
– Уловив разочарование в выразительных

глазах Забрудского, добавил: - Давай решим так: пригласи Ухналя ко мне, привези его. Спросишь, зачем? Просто хочу поглядеть ему в очи. Бумаги, характеристики, информация - одно, а вот в очи поглядеть другое... Так ему и скажи, будто невзначай, чтобы он не перелякался...

– Это мне нетрудно, Павел Иванович, - пообещал Забрудский.
– Разреши исполнять?

Энергичная напряженность, свойственная Забрудскому, была понятна Ткаченко. Этот не опустит руки, и не только из опасения проштрафиться перед начальством, а по твердому убеждению. "В нем то хорошо, что он всегда остается самим собой, - думал Ткаченко, - какой есть, нескладный, иногда крикливый, бряцающий орденами и медалями, их он не снимает и гордится. Вот такой он и есть - искренний и правдивый..."

Чтобы отвести душу и укрепиться в своих мыслях, Ткаченко позвонил генералу Дуднику, хотя не рассчитывал застать его, неугомонного и вездесущего, возле стационарного аппарата. Обычно его разыскивали по сложной сети военной связи, с позывными и паролями.

А сейчас, вопреки предположениям Ткаченко, Дудник оказался на месте. Его басовитый смешок как бы обласкал закручинившегося бывшего танкиста, и генерал, почувствовав, как важно для Ткаченко его видеть, пообещал подскочить в Богатин.

Неожиданно ударил морозец, вода взялась хрупкой хрустальной пленкой, особенно ранними зорями, да и вышел уже приказ о переходе на зимнюю форму одежды, поэтому генерал приехал не в обычном для него пропыленном комбинезоне, а в щегольской бекеше, высокой серокаракулевой папахе, посвежевший и помолодевший.

– Вы, товарищ генерал, владеете секретом молодости, - весело приветствовал его Ткаченко.
– А ну-ка, поворотись, сынку, як сказал Тарас Бульба!

– Удалось прихватить десяток дней в счет законного отпуска и промыть кишки в Трускавце, - объявил генерал, сбросив бекешу и принимаясь за традиционный чай вприкуску.
– Скажу тебе, Ткаченко, отличная водица "нафтуся". Намечалось покалывание в области почек - как рукой сняло... Ты что же, не сумел убедить представителя? Наполовину убедил? Этого маловато, на половине-то и переламывается.
– Неистощимый оптимизм Дудника, как успел убедиться Ткаченко, был лишь удобной маскировкой: генералу хватало забот, и далеко не все выглядело в розовых красках! И ему приходилось отбиваться от рьяных администраторов, предлагавших крутыми мерами раз и навсегда покончить с осиным гнездом бандеровцев.

– Я не хочу создавать галерею мучеников, - горячась, возражал он. Надо срывать с этих мучеников веночки, а не водружать над их отпетыми головами!

Найдя в Ткаченко своего единомышленника, Дудник не раз говорил ему:

– С тобой, Павел Иванович, душой отдыхаешь. По-хорошему размягчаешь ты меня, Ткаченко. Видать, легко было Якубовскому воевать с такими, как ты. Переписываешься с ним?

– Ну, как сказать. У нас не такие отношения, чтобы переписываться. Поздравления с праздниками посылаю ему...

– Отвечает?

–

Бывает, и опередит.

– Похвально. А я не наладил четкости. Получу поздравление, думаю, отвечу, но забуду. Вспомнишь, уже поздно, махнешь рукой: ладно, мол... А человек-то ждет, разное думает. Забурел, видно, Дудник. Особенно больно, если таким образом обидишь кого-нибудь из соратников, да еще из тех, кто пониже тебя... Начальство, конечно, не забываем, сам вовремя не вспомнишь, адъютант напомнит... У адъютанта даже списочек заведен - имя, отчество, сам напечатает, только подписывайся. Теплота-то и пропадает, одна формальность остается...
– Дудник улыбнулся, звякнул ложечкой о пустой стакан.
– Распорядись-ка грузинского, да покрепче.

Дудник пил чай аппетитно, из блюдечка, вприкуску, живо играл темными глазами, говорил смачно, баском:

– Поздравления еще куда ни шло, а вот коли обещанное не выполнил, посулил и забыл, тут дело хуже. К примеру, пообещал я рядовому Горчишину направить его в военное училище, сам на заметку не взял, адъютант мимо ушей пропустил, а ведь Горчишин-то помнит... Приезжаю я в ту часть - ты знаешь, Пантикова, - Горчишин из взвода Строгова, которому за Луня посмертно дали орден Красного Знамени, увидел Горчишина, на лица память у меня будь здоров: увижу - на всю жизнь запомню. Так вот, смотрит он на меня этакими черными, прямо скажем, жутковатыми, вопрошающими глазами; и сразу вспомнились лес, табор оуновский, могилы и он, Горчишин... Поедет Горчишин в училище, Ткаченко! И сын мой пошел-таки по пути отца, в военное училище приняли.

– Как же мы все распланируем, товарищ генерал?
– Ткаченко перешел на деловой тон.
– Откровенно хочу заявить, мне надоело жить в прифронтовой зоне, таскать наган в кармане, я предпочитаю созидательную деятельность, мирную. Пахать, лес валить, товары производить, и потому прошу ознакомиться с нашими планами. Предъявляю тебе, Семен Титович, нашу мирную карту, откуда давайте совместными усилиями изведем осиные гнезда... Ткаченко посмотрел генералу в глаза, увидел, как сразу сошла с лица того добродушная улыбка, уступив место суровому вниманию. Да, не удалось генералу и здесь рассеяться, передохнуть, вновь впрягают в ярмо, а что поделаешь... И они занялись планами.

Глава девятая

Забрудский ехал в село Буки без всякого шика: на двух грузовиках везли для колхоза имени Басецкого удобрения и железные бороны. В одной из машин, рядом с шофером, бывшим фронтовиком, он и устроился с полевой сумкой и пистолетом, в ватнике и ватных штанах.

– Знаю Ухналя, знаю, - говорил шофер, внимательно следивший за дорогой.
– В хату к Басецкому его поселили. Не знаю, кто дал такую команду, а я бы послал его мимо...

– Почему же мимо?

– Мало он наших положил! А то вы не знаете?

– Ты-то сам из глухого лесхоза выделен, откуда знаешь Ухналя?

– Все знают. У нас так: ежели ты свой, так на тебе кататься можно, уверены, что терпеть будешь, повезешь. А вот ежели кого для исправления присылают, кого перевоспитывать надо, так не знают, как ублаготворить.

– Своим умом дошел или кто надоумил?

– Чего уж тут доходить, практика такая. Гнева долго не держим, милостью тешимся...

– Ты откуда, парень?

– Из России.

– А точнее?

Шофер полуобернулся, сверкнул белками, засмеялся.