Секретный фронт
Шрифт:
– Как в колхозе с ремонтом?
– спросил Ткаченко, чтобы помочь Ухналю овладеть собой.
Тот молча поднялся, переминаясь с ноги на ногу, и наконец сдавленным голосом ответил на вопрос секретаря:
– Зима впереди, успеем.
– А с инструментом плохо.
– Ткаченко поглядел на ссадины на руках Ухналя.
– Разводных ключей нема?
– Нема!
– Ухналь оживился.
– Берем гаечным, вин срывается, шматка кожи и нема. А ось це от солярки...
– Потер пятно на коже, смочил слюной, еще потер.
– Четыре воды сменишь, не отмоешь, - сказала Ганна,
– Горячая вода есть?
– А як же.
– Значит, топливо тоже есть?
– Кругом лес, товарищ секретарь. Абы руки.
– В лесу не страшно?
– Сокира в руках, - сказал Ухналь.
– Сокира, - повторил Ткаченко, - сокира и есть сокира, не стреляет она.
Забрудский подтолкнул Ухналя.
– Чего мовчишь?
Ухналь повернулся к Тертерьяну, тяжело вздохнул.
– Ты меня не бойся!
– сказал Тертерьян.
– Когда был в схроне, одно дело, а теперь мы заодно. Так?
Слова Тертерьяна не произвели впечатления на Ухналя. Для него он пока оставался энкеведистом, а раз так, следовало держать ухо востро, не поддаваться на приманки и лучше всего побольше молчать. Прежние подозрения снова проснулись в душе Ухналя, и он выжидал, боясь сказать невпопад.
– Кажи все, Петро.
– Ганна подтолкнула мужа.
– Тут партия. Тут все можно казать...
– Все?
– Он встряхнул нависшим над пустой глазницей чубом.
– Треба их кончать! Зима... Расползутся по теплым щелям, як тараканы. Придут - бить нас начнут...
– Ухналь помял пальцы, заиграл желваками на скулах, обратился к Ткаченко: - Треба зброю!
– Так.
– Ткаченко выдержал паузу.
– Зачем оружие?
– Бить их буду.
– Бывших соратников Ухналь не называл ни бандитами, ни бандеровцами. Голос Ухналя сгустился, он сглотнул слюну.
– Я ж в хате Басецкого живу.
Тертерьян закурил, положил в пепельницу сгоревшую спичку, покряхтел, Ткаченко глянул на замолкшего Ухналя, на Ганну.
– В вашем желании, товарищ...
– Шамрай!
– подсказала Ганна.
– Товарищ Шамрай, - Ткаченко приблизился к Ухналю, - нет ничего противоестественного.
– Он решил пояснить свою мысль: - Понятно, что вы, человек... военный, привыкли к оружию, без оружия вам... как бы сказать... ну, скажем, просто неловко.
– Ухналь кивнул, напряженно слушая.
– А мы дали вам другое оружие.
– Ткаченко кивнул на его руки.
– Оружие мирной жизни... Мы освободили вас от того оружия. Зачем же нам возвращать вас в исходное положение?
Ухналь потупился. Эти слова жгли его. Нетрудно было догадаться: ему не доверяли. И, мягко объясняя причину этого недоверия, старались не обидеть его, поэтому впрямую не говорили.
– Понятно, товарищ Шамрай?
– Понятно... товарищ Ткаченко, - выдавил из себя Ухналь, вдруг почувствовав прилив тупого равнодушия. Ему казалось, что вслед за этими словами секретаря последуют не менее ласковые объяснения, почему все же решено упрятать его, Ухналя, за решетку: была, мол, проверка, то да се, недаром рядом Тертерьян, иначе для чего же прибыл сюда этот энкеведист.
– Що понятно?
– спросил Ткаченко, догадываясь
– Понятно, що треба мени сдать гаечные ключи.
– Ах, вот оно что!
– Ткаченко весело рассмеялся.
– Нет, нет! Поезжайте в Буки! О вас самые хорошие рекомендации. Работайте! У вас хорошая подруга жизни...
Ткаченко растрогался и, чтобы не поддаться ненужным чувствам, нахмурился, голос его построжал:
– Все! Извините за беспокойство...
– Обернулся к Ганне, увидел слезинку, покатившуюся по смуглой щеке, сказал ей: - Подывились друг другу в очи! И то добре. До зустричи, Ганна!
– Подал руку Ухналю.
– То, що було, - ваше, а то, що буде, - наше! Згода?
Ухналь мучительно тряхнул зачесом, строго пообещал:
– Буде ваше, товарищ секретарь.
– Спасибо, - Ганна поясно поклонилась и, пропустив впереди себя мужа, не спеша пошла рядом с Забрудским.
Тот попросил их зайти к нему в кабинет. Ухналь наотрез отказался. Был он сосредоточен, внешне спокоен, хотя в душе все кипело, ему надо многое продумать, во многом разобраться. А больше всего мучил вопрос: задержат его или отпустят? Пока не верилось в счастливый исход. С другими людьми годами встречался Ухналь, другие у них были нравы, и именно те, звериные нравы казались ему нормальными. А здесь, столкнувшись с новыми, пока еще непонятными ему, "лесному человеку", отношениями, растерялся.
– Прошу ко мне, - повторил Забрудский, - подывитесь на мою райкомовскую кимнату...
– Ни, ни, дякую.
– Ухналь решительно отверг приглашение.
– Нам нема колы...
– Нема колы?
– переспросил Забрудский.
– Да, верно, Ганна хотела пройтись по магазинам с моей жинкой. Купить того, другого...
– Ни, - упрямо покачал головой Ухналь.
– Треба до дому, нема нам дила у городи... Ось оправдаемся в сели, тоди и прийдемо до вашого миста...
Решение его было твердо. Забрудский проводил и распорядился, чтобы их отвезли в Буки на попутной машине.
Тертерьян продолжал курить, выпуская дым через ноздри тонкого хрящеватого носа.
– Как ваше мнение?
– спросил его Ткаченко.
– Можно верить ему... сегодня.
– А завтра?
– Трудно предугадать, Павел Иванович. Мы сталкиваемся с разными людьми. Главное сейчас, что в нем пересилит. Все же, как ни верти, а он телохранитель Очерета... Душегуб... Вижу его таким...
– А мы должны видеть вместе с вами, дорогой Тертерьян, видеть в этом самом... Шамрае не только бывшего телохранителя куренного атамана. Он вышел из-под гипноза страха, и мы обязаны не перепугать таких, как он.
– Они в стальном кольце!
– воскликнул Тергерьян.
– Не сегодня-завтра будет дана команда.
– Он сжал кулак, сильно сжал, даже побелели косточки.
– Вот так их...
– Сжимать хорошо. А нужно еще разрывать духовное кольцо этого так называемого "движения". Насколько мне известно, товарищ Тертерьян, чекисты тем и славны, что они умели рвать нити лжи, которыми враг пытался опутывать наших людей...
Минутой позже появился Остапчук, а за ним и все те, кто покорно дожидался своей очереди в приемной.