Секретный фронт

Первенцев Аркадий Алексеевич

– Посвящен подробно.

– Ну, и где гастролер? Могу его проведать?

– Обязан. Такой приказ.
– Солод извлек из сейфа папку, погладил ее белой, мягкой ладонью. Сверкнуло обручальное кольцо на выхоленном пальце Солода.

– Можно поздравить?
– спросил Кутай.

– А ты разве не знал? Медовик отгулял в Киеве.

– Нехорошо.

– Что нехорошо? Дивчина дай боже! К тому же по моему вкусу.

– Блондинка?

– Филологичка, со знанием закордонной мовы. Англичанка, так сказать. Это, что ль, нехорошо?

– Нет. Кольцо. Сними его. Не принято у нас. Пережиток.

Солод послушался,

трудно стянул кольцо, положил в кошелек.

– Правильно. Недоучел ваши джунгли. Вы же тут все Монтекристы, Наты Пинкертоны.
– Солод говорил обидчиво, хотя и старался спрятать обиду за шуткой.

Приступив к делу, он посерьезнел, было видно, что делу он отдавал всю душу.

Солод расположился напротив Кутая, старательно развязал черные шнурки картонной папки, раскрыл ее и со вздохом сожаления надел очки.

Очки ему шли, лицо становилось более значительным, как определил Кутай, с рассеянным интересом наблюдавший за бывшим однокашником.

Да, что ни говори, профессия накладывает свою печать на человека. Вот взять, к примеру, Солода. Был бы он на заставе, куда девалась бы его медлительность, торжественность, задубела бы нежная кожа и на щеках и на пальцах, может быть, пятью годами позже обратился бы и к очкам.

"А не завидую ли я ему?
– подумал Кутай.
– Возможно, это и есть та инстинктивная зависть ремесленника к мастеру, цехового инженера к инженеру заводской канцелярии: тому вроде и полегче и стул помягче?" Отогнав эти мысли, Кутай стал вслушиваться в информацию Солода о подробностях захвата связника "головного провода" - о тех сведениях, которые Кутай самолично добывал в промозглые лесные ночи.

Солод предполагал, что связник шел с большими полномочиями. Какими? Установить пока не удалось.

Связник перешел границу вдвоем с телохранителем Чугуном. Сведения о третьем спутнике, упоминаемом Кунтушом на допросе, не подтверждались; либо тот пересек границу самостоятельно, либо, подведя эмиссара к границе, остался за кордоном. Такой метод применяли в "центральном проводе" при переброске агентов: третий сопровождал, обеспечивал проводку и возвращался с докладом.

Под тихий голос Солода Кутай так и этак прикидывал способы выполнения задания.

У связника обнаружили грепс - условную записку, подтверждающую его личность. Грепс был упрятан в шов свитки. Фотокопию грепса Солод предъявил лейтенанту. Всего несколько слов тайнописи ничего не объясняли.

Кутай передал грепс Солоду, спросил:

– Как выкручивался связник?

– Поначалу уперся в затверженную легенду, как баран в новые ворота, со смешком пояснил Солод, подшив копию грепса в папку, и, перевернув страницу, прочитал: - "Куда шел?" - "До родычив, до дому".
– "Где родычи?" - "В Тернопольской".
– "А как грепс попал в свитку?" - "Не знаю за грепс. Свитку знайшов на дорози".
– "А пистолет тоже на дорози?" "Тоже. Немцы отходили, кидали..."

Солод с досадой снял очки, отмахнулся ими от надоедливой мухи, достав выглаженный и аккуратно сложенный платочек, вытер узкий лоб, потом аккуратно, по тем же заглаженным рубчикам, свернул платочек.

– Стоит на своем - и баста!..
– продолжил он.
– Руки на коленях, вот так.
– Он показал, как именно держал связник руки.
– Глядит дурачком, а вижу, замысловатая штучка, слабым ногтем не уколупнешь...

– А потом, потом?
– поторопил Кутай.

– Проверили

швы легенды, запросили Тернопольскую, нет там его родичей. Оказались они в Станиславской - жена, дети. Приперли фактурой, поднял лапки кверху...

– И что он?

– Шел на связь с Очеретом.

– С Очеретом?!

– А то не знаешь? Разве тебя не информировали?

– В подробностях нет. Начальник считает меня опытным разведчиком и не старался... разжевывать. Очерет знает связника?

Солод обнадеживающе подтолкнул Кутая в бок.

– Могу обрадовать: не знает! Судя по всему, не врет. Во всяком случае, девяносто процентов за это... Кроме того, тебе разрешено самому "выдаивать" его. Сюда доставить связника или пойдешь к нему?
– И, не дождавшись ответа, умильным взглядом уперся в своего приятеля. Удивительно, как разно складываются судьбы! Вот мы одногодки, вместе учились, вместе служили. Ты человек! А я? Кто я? Канцелярист...
– Поймав несогласный жест Кутая, погрозил ему пальцем.
– Помолчи! Знаю, что ты скажешь. Следователь, фигура! Так, Жора?
– Он впервые обратился к нему по имени, как когда-то прежде, и его молодое, симпатичное лицо покрылось румянцем.
– Я обречен шуршать бумажками, как мыть в пустом закроме, а ты... скажу без преувеличения, герой.

– Ну какой я герой!
– Кутай не ожидал таких откровений от человека, как ему казалось, достаточно гонористого, с самомнением.
– Мое дело исполнение. Исполнитель я всего-навсего.

– Исполнитель?
– Солод погрозил пальцем, прищурился.
– Не скромничай! Ты смело идешь в берлогу к зверю и выносишь оттуда содранную шкуру в результате честного поединка.

Кутай не мог сдержаться:

– А кто тебе мешает, черт возьми?

– Сам себе мешаю.
– Солод невесело усмехнулся, дрогнула впалая щека.
– Телом слаб для подобных экспериментов. Ведь супротив нас выгрозилась мохнатая силища! Пальцы рубят, горло перерезают с абсолютным спокойствием. Удавка для них - аристократизм, наиболее деликатная транспортировка на тот свет. Против них должна встать сила, характер. А я... Помнишь, на стрельбах мои пули почти все летели за молоком, на турнике дважды подтянешься - и дух вон...

Кутай великодушно его успокоил:

– Нет, ты неправ, характер у тебя сильный, Солод! Телом, возможно, слаб, а характер...

– Угадал. Если только подойти к этому вопросу философски.

Кутай попросил не откладывать свидания с задержанным связником.

– Чего торопишься?
– спросил Солод.

– Как чего?
– сердито воскликнул Кутай.
– Ведь его ждет Очерет. Чем дольше будем волынку тянуть, тем опаснее мое появление в его курене... Пойди потом объясни Очерету причину задержки.

– Ты прав, - согласился Солод.

– Как его псевдо?

– Пискун. Весьма неказисто. Фамилия христианская - Стецко. Называешь его по фамилии, становится теплее. Отец - украинец, мать - немка, из колонистов, умерла в тридцать первом году. Отец - перед войной. Словом, круглый сирота.

– И у меня мать умерла в тридцать первом, - сказал Кутай.

– На этом сходство ваших биографий и кончается. Может быть, еще вес совпадет. Сколько ты весишь, Жора?

– При чем тут вес?
– Кутай отмахнулся.
– Если Очерет смекнет, буду весить на две пули больше. Итак, все данные я попытаюсь установить, не затрудняя вашего брата. А теперь - к Пискуну.