Секретный фронт

Первенцев Аркадий Алексеевич

– Треба йты по прежнему протоколу, - сказал заместитель куренного.

– Точнише.

– Треба вбыть бахтинскую жинку.
– Он развил свое предложение: Бахтин круто повернув, не послухав, провел свою акцию в Повалюхе, а мы проведем свою в Богатине.

Бугай похвалил его за предложение, чем подчеркнул свое право оценивать, а следовательно, и свое право преемника.

– Очерета нема, сила остается, - заключил он, - курень без головы не буде...

Совет проходил в присутствии Ухналя, что уже само по себе являлось добрым признаком. Ухналь воспрянул духом. Об акции против жены начальника отряда он слушал с повышенным вниманием, хотя внешне по-прежнему

оставался тупо-безразличным ко всему, что происходило в схроне. Один из присутствующих вожаков, тот, который только что закончил бритье, усомнился в своевременности акции, которая, по его мнению, могла бы побудить Бахтина к ответным репрессиям против захваченного им куренного. Заместитель Очерета, хорошо знавший советские законы, отверг такое предположение, сказав, что начальник погранотряда не имеет права срывать зло на куренном, а им, оставшимся без Очерета, нужно продолжать его линию, и посоветовал поручить Ухналю совершить акцию против жены Бахтина. Этим он и загладит свой проступок.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ухналя, кто-кто, а он-то знал: отказ или колебание караются смертью. Да его самого и не спрашивали. Решали о нем в его присутствии, но будто он был пустым местом.

– Пиши, Гнида.
– Бугай диктовал постановление. Заскрипело перо по тетрадке. Такие документы оформлялись, во-первых, с целью психологического воздействия, во-вторых, чтобы отрезать пути к отступлению: в этих тетрадях на каждого бандеровца накапливался материал, который в случае перебежки, измены или выхода на амнистию мог быть предъявлен советским властям.

Постановление содержало только суть дела. Само поручение разъяснялось устно, после чего исполнитель подписывался. Так произошло и сейчас.

По приказанию Бугая Ухналь подошел к столу, не садясь и не читая, расписался кличкой.

Потом свободным обменом мнений, также без всяких проволочек, утверждался способ убийства - огнестрельным или холодным оружием, отравой, "несчастным случаем", утоплением и так далее. Жену подполковника Бахтина решено было удавить.

– Получишь удавку, и в путь, - сказал более ласково Бугай и подвинул Ухналю конфетку. Тот взял, зажал намертво в кулаке, ждал.
– Та щоб тихо. Через Канарейку. Задавишь и сюда, на доклад. Иди!
– Поднял руку, как привык на эсэсовской службе.

Когда исполнитель вышел, продолжили разговор, уже секретный для Ухналя. Поскольку тот проявил колебание и не лег костьми в неравном бою, за ним посылался "хвост" для подстраховки. А в случае измены исполнителя для его убийства. После небольших прений остановили выбор на Студенте, сынке Львовского коммерсанта.

Студентом звали его не случайно: он учился прежде во Львовском университете. Имя его было странное для украинца - Фред. За Фредом значилось несколько акций, в том числе участие в уничтожении "под корень" (так записано в протоколе заседания) семьи Басецкого. Тихий, бледный, как картофельный росток в погребе, но жестокий до изуверства - таков был "хвост" Ухналя. У него были хилые мускулы, зато "безошибочно меткий глаз рекордсмена стрелкового спорта", как писали когда-то газеты о студенте Львовского университета.

Ухналя поторапливали. Заместитель куренного по хозяйственной части самолично подобрал для него удавку - надежный шнурок с металлической петелькой на конце, эластичный, сплетенный из тончайшего волокна.

– Накидывай хоть сзади, хоть спереди, - кривя губы в улыбке, объяснил заместитель Очерета - убийца, патренированный еще в концлагере Освенцим под начальством Рудольфа Франца Фердинанда Гесса. Не бел его помощи были замучены

два с половиной миллиона жертв.
– Дывись, Ухналь, яка портативность! Умещается в жмене... Хто знае, що в твоей жмене сама смерть?

До тошноты наслушавшийся смертоубийственных инструкций, Ухналь покинул бункер через ущельный выход, на воле, сделав глубокий вдох, набрал полные легкие лесного воздуха и поглядел вверх. Невозмутимо двигались отары кучевых облаков по подсиненному небу. Парусно трепетали густые ветви буков.

Ухналь шел по тропинке к межкордонному шляху; чоботы со спущенными гармошкой голенищами, шаровары из дешевого сукна, свитка и баранья шапка ничем не отличали его от местных жителей.

Удавка, как свернувшаяся в клубочек змея, обжигала руку. Впервые Ухналь вышел без оружия: непривычно, стыдно, будто голым шел. Но хорошо, что послушался советов: на шляхах, вытекавших из горно-лесной местности, стояли патрули и нет-нет да проезжали боевые машины, шурша губчатыми шинами или громыхая траками.

В селах, мимо которых приходилось идти, Ухналь вел себя осторожно, молчал, слушал, избегал споров. Было видно, что люди истомились по труду и покою. Кое-кто еще поругивал "москалей", но в них Ухналь без труда узнавал кулацких прихвостней, своей ярой ненавистью ко всему новому напоминавших бандеровцев.

При въезде в Богатин сержант-пограничник на контрольно-пропускном пункте придирчиво вчитывался в его удостоверение, крутил-вертел, сверял печати.

Вечером Ухналь постучался к Ганне. Открыла ему Мария Ивановна.

Она предложила свояку из села, как назвался гость, молока; тот выпил. Потом нагребла в миску вареников, принесла сметаны. Гость попросил хлеба и жадно съел вареники с хлебом.

– Пеши шел, - объяснил Ухналь, - весь аккумулятор разрядился.
– Он закурил махорку. Мария Ивановна, страдающая слоновой болезнью, трудно переносила табачный дым. Разговаривая, она незаметно отмахивалась и проникалась необъяснимой тревогой. "Свояк из села" казался ей странным, он почему-то не знал самых простых вещей, председателя сельсовета называл бургомистром, милиционеров - полицаями, а пограничников - энкеведистами.

Ухналь не догадывался о своей промашке. Впервые за долгое время ему хотелось выговориться перед простым и, как ему показалось, добрым человеком. И попал впросак.

Ганна еще из сеней увидела Ухналя и обомлела. Неспроста пожаловал этот страшный человек. Войдя в комнату, она устало прислонилась к дверному косяку и еле-еле вымолвила обычные слова приветствия.

– А я, Ганнушка, - вздохнув с облегчением, сказала Мария Ивановна, как могла занимала твоего свояка.

– Спасибо вам, добрая женщина, за вареники, за сметану... поблагодарил Ухналь Марию Ивановну, - за приют, за ласку.
– И, обернувшись к Ганне, добавил: - Уси наши передают тебе поклоны, живы-здоровы. Дошла до нашего села чутка*, що одяг привезли в Богатин... Бачишь, як пообносились?..
– Ухналь молол еще что-то несуразное, чтобы усыпить в Марии Ивановне возможные подозрения.

_______________

* Слух (укр.).

– Ось так можно и на кукан попасть, Канарейка, - сказал Ухналь, когда Мария Ивановна вышла.

– Не кличь меня так!

– Обязан, - многозначительно произнес Ухналь, плотоядно любуясь красивой зазнобушкой, ее легким румянцем, синими очами, сводившими его с ума.

– Обязан?
– переспросила Ганна, и, хотя руки, убиравшие со стола посуду, дрожали, Ухналь угадал в ней твердость и сопротивление.

– Да, Канарейка.
– Ухналь полез в карман, достал удавку, подкинул на ладони.