Секретный фронт
Шрифт:
Значит, была там радость, не хотели люди менять светлые дома с балконами на схроны, не желали крови и страданий. Да и ради чего льется кровь? Ради того, чтобы снова богатели помещики и кулаки, фабриканты и винокуры. Оглянись вокруг на своих "соратников", у каждого сотни десятин пахоты, лесные угодья, и разговор у них только о барышах, о прошлой вольготчине, кутежах и забавах... Иной раз послушаешь, слюну сглотнешь, а в другой раз зашкворчит на сердце, дал бы в зубы, а то и автоматом полоснул бы... Тьфу ты, откуда такие думки, тряхни головой, Ухналь, выкинь
Ехали шагом, рассеять дремоту могли только живые, разящие прямо в сердце мысли. Разве забудешь Ганну? Тоскует она по любви и верности... А что может предложить ей лесной зверь, который даже христианского имени не имеет? Только такое же звериное чувство...
Тишина. Ухналь вздрагивал от знобкого холода, уже бравшего за спину. Парно дышал конек. Пахло от него потной шерстью и неистребимой плотью земли. Крестьянин, добрый парубок Петро просыпался в Ухнале. Вспомнились отец и мать, они строго осуждали его, не давали родительского благословения на войну против своих и ни разу не захотели видеть его в обличье всадника из дивизии СС "Галичина".
Батько нагнал авангардного конвойца. Задышал паром горячий конь куренного. Пытаясь протиснуться по узкой тропке боком, Очерет зыркнул недовольно в единственный глаз Ухналя, звякнуло стремя.
– Дремаешь, хлопец, - буркнул Очерет.
– Ни...
– А то я не бачу, шатает в седли, як привязанного. Ну?
– в басовитом шепоте наметилась угроза.
Ничего не ответил Ухналь, только поддал шенкелями ленивого конька да постарался вытряхнуть лишние мысли из давно не стриженной головы.
К Повалюхе подъехали с горы, и хотя ничего подозрительного не было заметно, все же пришлось спешиться, отдать повод Танцюре и провести разведку.
– Чисто, - доложил Ухналь по возвращении.
– Не стучал у виконце?
– Да як же я можу, не було наказу.
– Тогда слухай приказ, - сурово распорядился Очерет, - ты останешься с коньми, гляди за ними, щоб голоса не дали. Я пиду с Танцюрой... Подышал в раздумье, почесал бороду.
– Колы що, будешь прикрывать пулеметом.
Отдавая приказ, Очерет думал о Катерине. Его затосковавшим, мутным от ожидания глазам представлялась молодица.
Очерет забыл про мюнхенского связника, думая о ней. Потому и изменил программу: поначалу свиданка, а потом дела. Куда он денется, закордонный гость, засунутый в яму!
Катерина еще не спала, и ей не нужно было повторять условного стука. Быстро очутилась у наружных дверей, спытала для проверки и, услыхав знакомый голос, радостно распахнула дверь.
– Казать дела аль посля?
– игриво спросила Катерина.
Очерет любовно обнял ее взглядом.
– Посля, Катря, - и снял оружие, чувствуя, как сладко подчиняться расслабляющей власти женщины.
Протиснувшегося было в горницу Танцюру Очерет выдворил и оставил на стойке, сам задвинул засов и тогда ткнулся усатым ртом в горячие губы...
Разнеженный лаской и уставший, он
– А зараз докладай о деле.
Как и прежде, теплилась лампада. Ее мерцающий, словно азбука Морзе, огонек бесшумно "выстукивал" свои точки и тире, окрашивая их в цвета крови. В комнате пахло свежим хлебом и ряженкой. От подушек - весенним лугом у тихой речки...
Мирные запахи и картины мешали слушать сбивчивую, предупреждающе-тревожную речь женщины, опытной связницы и его соучастницы, пропустившей через свою хату немало разного люда. Нельзя было отмахиваться от ее подозрений. Правда, пока подозрения основывались лишь на ее чутье, но разве сбросишь со счетов гончую, стремительно идущую по незримому следу? Нельзя пока показывать свой гонор, не ровен час - обидишь важного посредника, ведь он привез с собой указания центра. Время зыбучее, что трясина, хитрость нужна во всем.
– Ладно, учтем, - ласково пообещал Очерет, - а зараз давай одягайся. Ни, ни, не затуляйся: ты така роскошна, Катря, така духовита, як копица майского сена. Утонуть в тебе можно...
Под жаркие пришептывания своего возлюбленного Катерина оделась, подождала, пока куренной обвешался ремнями с оружием. По команде Очерета она вызвала в горницу Танцюру, застывшего у двери.
– Гукай их сюда!
– приказал ей Очерет.
– Де будете балакать?
– спросила Катерина.
– Решим после...
– Очерет зажег лампу, присел у стола, потянулся за брагой, выпил, обсосал усы, предложил Танцюре. Тот не ворохнулся.
Катерина отсутствовала недолго. Вернулась строгая, важная, открыв дверь в горницу, пропустила впереди себя двух человек, мгновенно прощупанных наметанным глазом куренного. Внешний вид, осанка, все как надо.
Очерет встал.
– Слава героям!
– Героям слава!
– ответил Кутай.
– Як отдохнули?
– Очерет подал руку.
– Я приехал сюда не отдыхать, - резко произнес Кутай.
– Сколько можно ждать?
– Пробачте, був на акции, - в извинительном тоне сказал куренной и объяснил, какие им приходится терпеть трудности в разобщенных группах, при недостатке провианта и боеприпасов. Куренной жаловался на население, постепенно ускользающее из-под влияния, и на усилившиеся прочесы результат того, что пограничные войска, охранявшие тылы, теперь, после окончания войны, подкреплены полевыми маневренными группами.
Кутай внимательно, с достоинством выслушивал Очерета, кое-где вставлял поправки, доказывающие его осведомленность. Это производило хорошее впечатление на куренного и укрепляло доверие к представителю "закордонного провода". Беседа пока носила общий характер, и ни тот, ни другой к главному не приступали.
Первым решил наступать Кутай.
– У нас нема времени, надо балакать.
– Так, треба балакать, - согласился Очерет.
– Де?
– А вы як гадаете?
– спросил Очерет, перегнувшись через стол и приготовясь слушать.