Секретный фронт

Первенцев Аркадий Алексеевич

Ганна никогда не видела этот инструмент палачей, но сразу догадалась, что это такое.

– Кому?

– Кому, кому? Сама знаешь.

Ганна бросилась к Ухналю, схватила его за свитку, притянула к себе.

– Ни, ни, ни!

– Як так ни?
– спросил Ухналь.
– Приказ.

– Не дам!
– Она оттолкнула его, забилась в угол комнаты. Уличный фонарь через окно тускло освещал ее съежившуюся фигуру.

Мирно тикали ходики, расписанные петухами, подчеркивая тишину. По улице тяжело пророкотала машина на гусеничном ходу: трактор, а может, и танк. Ухналь стал в простенок между окон. "Ничего не стоит ей, дуре бабе, садануть по стеклу

и подать голос. Ворвутся "архангелы" и не вякнешь". Мелькнула мысль и тут же исчезла. Сильнее страха в сердце надсадно стучало сомнение, которое вопреки желанию не покидало его: ощущение бесцельности своих поступков, неверие, опустошенность.

Когда за окном стихло, Ухналь обессиленно опустился на табурет, разжал кулаки, на пол упала удавка. Его глаза и глаза Ганны потерянно уставились на страшный шнурок.

– И що ж робыть, Ганна?
– Сведенные судорогой губы Ухналя еле пошевелились.

– Кинуть все...

– А кто мене подыме, кинутого?

– Люди!
– воскликнула Ганна.

– Яки люди? Энкеведисты?

– Солдаты они! У них держава. А що у тебе?

– Що у мене?
– Ухналь опешил от этого прямого и, казалось бы, простого вопроса.
– У мене... схрон... кулемет... да ось оця борозна.
– Он пальцами провел по глубокому шраму.
– Перепаханный я, а всходов нема.

– И не дождешься в своем схроне.
– Ганна с отчаянной страстью говорила о его загубленной судьбе, и хотя не подбирала слов, они вылетали как пули, тяжко раня.
– Забрались в мертву землю! И сами як мертвяки! Завидуете чужому счастью, режете, давите людей, дитей губите! За що? За то, що они хотят живой земли, живого сонця? Ну?

Ухналь любовался Ганной, и мысли его посветлели, будто из-за хмары сверкнул ясный луч - предвестник погоды.

– Цикава* ты, - только и сумел вымолвить расстроенный парень, - булы бы у нас крылья, знялись, як лелеки, и нема нас, через море...

– Мрии* у тебе в голови, - мягко упрекнула Ганна, вслушиваясь в его слова об аистах, улетавших за моря, в теплые страны, в сказочные леса, где много солнца и птичьего счастья.

_______________

* Интересная (укр.).

* Мечты (укр.).

Ухналь в тяжком раздумье глядел на удавку, и она будто гипнотизировала его. Да, выхода не было. Если он не затянет шнур на шее обреченной женщины, удавка захлестнет его, Ухналя, шею. А перед смертью выдадут ему "эсбисты" штук двадцать пять "буков", переломают ребра, руки, спину. Видел он не раз эти мучительные казни... "Эсбисты" - умелые палачи.

– Нема повороту, Ганна, - тихо, с отчаянием проговорил Ухналь.

– Як нема повороту?
– Ганна пригладила его грязные патлы.
– Немытый ты, нечесаный. Дай согрею воды, побаню тебя. От тебя за версту воняет схроном... Ну, уйдем?

– Куда?
– Ухналь ощетинился.
– Куда ты меня кличешь?

– На живую землю.

– Так я ее вытоптал. Нема мне прощения.

– Простят, заробишь дилами. Я помолюсь божьей матери, упаду на колени перед начальниками... поймут они...

– Энкеведисты поймут?

– Поймут... поймут...
– Дрогнули плечи под ситцевой кофтенкой, рыдания сдавили горло, и, охватив голову руками, Ганна заплакала, раскачиваясь и причитая, как над покойником.

– Перестань, Ганна.
– Парень подошел к ней, пытаясь утешить, но язык отвык произносить ласковые, человеческие слова, немногих слов требовала профессия убийцы. Даже песни забыл телохранитель куренного.

Глава восемнадцатая

Майор Муравьев хорошо знал, на что

способны бандеровцы, и потому не мог не реагировать на подметное письмо начальнику погранотряда. По настоянию Муравьева Бахтин в конце концов согласился, чтобы за домом, в котором он жил, было установлено круглосуточное наблюдение. Служба для пограничников не совсем обычная, по что делать, ее необходимость диктовалась обстановкой того времени. В каких только видах нарядов не бывал сержант Денисов, но тут даже он удивился, выслушав от самого майора Муравьева, в распоряжение которого он прибыл вместе с Магометовым, столь необычное задание. Ему было приказано переодеться, чтобы не обращать на себя внимание прохожих и не вспугнуть раньше времени посланцев очеретовского куреня.

Прогуливался он у дома Нейбаха, называемого так по имени бывшего владельца, в круглой шляпе с перышком, в поношенном кептаре, с заряженным пистолетом за пазухой. Секунда требовалась, чтобы выхватить плоский офицерский "тэтэ", а там уже, как положено по дедовскому обычаю, "без нужды не вынимай, без славы не вкладывай".

Денисова сменял Магометов, получивший звание младшего сержанта и медаль "За отвагу" после разгрома школы имени Евгена Коновальца.

В садике росли пять яблонь, а по улице - яворы, старые, с рыхлой корой и ежистыми побегами. Низкое крылечко выходило на улицу. В палисаднике некогда цвели розы, а теперь на месте их кустился шиповник.

Во дворе домика, где квартировал начальник отряда, сохранились развалины кирпичной конюшни, а на каменных столбах ворот с вырезанными шестиконечными звездами остались глубокие дыры: немцы выстрочили по ним не один рожок автомата.

Напротив, рядом с пустырем, возникшим на месте сгоревшего подворья ксендза, стоял домик с высокой черепичной кровлей, а за ним на повороте к большаку сохранилась корчма, с журавлем у колодца, коновязью и пучком соломы на шесте, что означало приют путникам. Местный Совет пока не занял корчму под нужды горпищеторга, и там еще торговал прежний хозяин.

И вот утром, после того как корчмарь прогремел засовом, открывая шинок, на пороге его появился незнакомец с подозрительно белым лицом, который резко выделялся среди загоревших к концу лета местных жителей.

Сапоги у прохожего были измазаны сероватой грязью горнотропья, рубаха несвежая, борода небрита. Шинкарь, понимая толк в посетителях, не торопился ему навстречу, а когда прохожий заказал только кружку пива, и вовсе потерял к нему интерес. Посетитель присел у окна, огляделся, увидел сидящего возле дерева Денисова. В шинок вошел и Денисов, занял место у другого окна, чтобы видеть домик Нейбаха, снял шляпу. Студент - а это был он - теперь обратил внимание на Денисова, вернее, на его курчавые, коротко остриженные волосы. Так стриглись только военные. Парень здоровый, не инвалид, возраст призывной, отслужиться еще не мог.

Естественное чувство обостренной опасности заставило Студента насторожиться, пружинно собраться. Он находился в сердцевине лагеря своих врагов, и тут на подмогу не кликнешь лесную шатию. Студент взял пиво, небрежно бросил на стол деньги, потребовал брынзы и хлеба. Шинкарь принял заказ без обычной для него угодливости, деньги пока не взял, неторопливо направился в кухню.

Студент обратился к Денисову с вопросом, можно ли на здешнем базаре купить дрожжей и солода. Денисов ответил услужливо, с приветливой улыбкой, ничем не выдавая себя. Студент с облегчением отбросил свои подозрения мало ли кто как стрижется - и принялся за брынзу: все по его вкусу ошпарена, несоленая, а запах! Неужели козья?