Секреты для посвященных
Шрифт:
— Не курю, — ответил Гринько, с подозрением вглядываясь в незнакомца.
— У меня одна просьба к вам: потом… проводите, пожалуйста, Раису Павловну домой. До самой двери ее квартиры. Хорошо? — И молодой человек, не дожидаясь ответа, скрылся.
«Они ее охраняют», — догадался Гринько. Он опустился рядом с Раисой, взял ее руку в свою. Рука была холодной и безжизненной. Раиса ее не отняла. Такое впечатление, будто она находится в трансе, силы оставили ее.
— Рая, дорогая, нам надо поговорить.
— Да, да, — с неожиданной горячностью заговорила она. — Конечно. Я должна
— Что объяснять? Зачем? Мне не нужно никаких объяснений, — пытался он остановить ее.
— Не перебивай. Мне надо сказать… Там, в Сосновке, у меня был один человек… шофер. Непутевый. Большой ребенок. Я жалела его. Старалась отучить от этой проклятой водки. Наставить на путь. С ним случилось несчастье. Его запутали в нехорошую историю. Он бежал, скрывался. И вот я отступилась от него. Из-за тебя. Появился ты, у меня все вылетело из головы. Мне показалось, что я снова девчонка. Что у меня не было прошлого. Только настоящее. Он каким-то образом передал мне записку, что скоро заявится сюда. Чтоб ждала. Я испугалась. Ведь его появление нарушит наше с тобой счастье. Эта мысль для меня была горше смерти. И я предала его… Отдала его записку журналисту, а он ее отнес куда надо. И вот Костя погиб. Я вчера узнала. Заплутался, попал в запретную зону и погиб от тока. Это я виновата.
— Ты? При чем тут ты? — воскликнул Гринько, он был не в силах более слышать ее исполненный боли голос. — Это несчастный случай!
— Не знаю, может, и так. Но рвался-то он сюда ради меня. Надеялся, что я поддержу, выручу его. А я… Я предала его, и теперь жизнь предает меня. Последние дни ты сторонился меня как зачумленной. И правильно! И верно! Я низкая тварь, и нет мне прощения. Не бойся, я не буду тебе досаждать. Я скоро уеду…
Гринько обнял Раису, с силой притянул к себе, стал целовать. Она не сопротивлялась, но и не отвечала на ласку.
— Замолчи. Я больше не хочу этого слушать. Это я виноват. Я чувствовал, что с тобой происходит, и решил выждать. А чего ждать? Разве все не решено? Я люблю тебя, верю тебе. И если ты уедешь отсюда, то только со мной вместе. Слышишь? Я люблю тебя, и твое прошлое для меня не существует. Мы построим новую жизнь и будем счастливы.
— На чужих костях счастья не построишь, — проговорила Раиса и тихо заплакала. Слезы крупными каплями покатились по щекам.
Гринько все теснее и теснее прижимал ее к себе.
— Ты плачешь? Это хорошо. Тебе надо выплакаться. Теперь все плохое позади. Мы вместе, а это главное. Пойдем к тебе…
Она покачала головой:
— Ко мне нельзя. Напарница заболела. Она дома. Я поэтому и ушла. Хотелось побыть одной.
— Ну тогда ко мне, в гостиницу.
Она улыбнулась сквозь слезы:
— Нельзя, глупый. Запрещается правилами.
Он проводил ее до самых дверей, как советовал ему плечистый молодой человек. На обратном пути, прежде чем завернуть за угол, обернулся. Дом, в котором скрылась Раиса, белел в темноте. Гринько был уверен, что в эту минуту на Раисины окна устремлены не только его взоры.
Подполковник Хрустов вошел в кабинет и тотчас же вызвал капитана Немцова.
— Час назад в универмаге у Раисы Сметаниной кто-то снял с шеи ее знаменитые часики, — доложил Немцов.
— Что?! — Хрустов откинулся на спинку кресла и, переварив новость, язвительно произнес: — Поздравляю! Мы же лишились единственной улики! Как теперь докажешь, что Барыкин был не один, что агент действительно существует, а не является плодом нашего воображения?!
При этой тираде лицо капитана оставалось невозмутимым. Судя по всему, он не разделял беспокойства своего начальника. Когда подполковник замолк, он сказал:
— Конечно, то, что мы дали украсть эти часики, наш большой прокол. Тем более непростительный, что Сметанина находилась под непрерывным наблюдением…
— Кто прошляпил?
— Рогов.
— Как это произошло?
— Понимаете, в универмаг завезли партию женских финских сапог. Началось столпотворение. Сметанина в этот день была свободна от дежурства и, конечно, немедленно отправилась в универмаг. Рогов допустил ошибку. Он в толкучку не полез, а остался у входа. С этого места и наблюдал за Сметаниной. Когда она вышла с покупкой из магазина, часов на ней уже не было. Она обнаружила пропажу, вскрикнула, кинулась к директору магазина: мол, должно быть, уронила, он посоветовал ей обратиться в милицию.
— Значит, вы полагаете, что часы украли?
— Да. И сделал это не кто иной, как Зубов.
— Откуда вы это взяли? Существуют, по крайней мере, еще две возможности…
— Какие, товарищ подполковник?
— Сметанина сама могла инсценировать пропажу часов.
— Исключено. Для этого надо допустить, что женщина состояла в сговоре с Зубовым. Но в таком случае она не передала бы Грачеву записку Барыкина, ибо именно она, эта записка, и позволила нам подготовиться и сорвать замыслы агента.
— Так. Ну а если часы украл обыкновенный воришка? Ведь могло такое случиться?
— Нет. Цепочка снабжена потайным замочком, случайный человек его не откроет. Да еще в такой толчее…
— Я вижу, вас пропажа часов-передатчика не очень-то беспокоит?
— Как вам сказать… Часов нет, но есть акт. Ведь они побывали у нас в руках, мною лично разобраны, собраны. Все это зафиксировано в документе. Имеется фото.
— Можете оставить все это себе на память о нашем ротозействе.
Но даже этими обидными словами подполковнику не удалось пронять Немцова.
— Хорошо, — отреагировал он. — Только я к акту и снимкам, с вашего разрешения, добавлю еще два предмета, предположительно побывавшие в руках Зубова.
— Два предмета? Каких?
— Оброненный им электрический фонарик. Мы сегодня утром отыскали его в густой траве, неподалеку от объекта, на который напоролся Барыкин.
У подполковника заблестели глаза:
— Где именно лежал фонарик?
— По другую сторону объекта. Можно предположить, что сигналами, подаваемыми фонариком, Зубов заманил своего подручного на ограждение, находящееся под током.