Секреты людей, которые лечатся водой. Исцеляющая вода вместо таблеток и лекарств

Блаво Рушель

А Мессинг где? Я получаю послания от Насти и Алексии

Когда мы ушли от озера и, пройдя «зону нелегкого дыхания», оказались вновь на развилке, где покинули нашего друга и проводника-брахмана, то там никого уже не было. Вещи лежали в целости и сохранности, а вот спутников наших и след простыл.

– Рушель, – проговорил Петрович, – давайте попробуем бросить сообщение Мессингу по кристаллическому гидропередатчику.

Раскрыв малахитовую шкатулку, я начитал на кристалл текст, сводимый к традиционному в сотовой коммуникации «Где вы?»…

– Но как мы получим ответ? – озадачился Петрович. – Мессинг ведь лишен кристаллического гидропередатчика…

– А вот это, Петрович, своеобразный шанс для нас.

Как только я взял прибор, так тут же услышал голос Насти Ветровой! Стремительно выхватив из бокового кармана куртки карандаш, я стал записывать на планшете Мессинга:

Дорогие друзья!

Случилось то, чего я и предположить не могла. Оказалось, что то трудное послание разведчиков Эдварду в Гессен, которое мы с Алексией так долго не могли раскодировать, было последним, что вообще было получено тогда из Гималаев! Весь остальной архив – это шифровки самого Эдварда в Вевельсбург. Их, конечно, тоже не безынтересно освоить, но все же важнее,

что от «Афанасия Никитина» вестей больше не было. Итак, последняя шифрограмма, которую читаю прямо с листа:

«Эту ночь мы провели в монастыре. Цель, кажется, близка, потому что нынче ночью к нам приходил монах буддистского вероисповедания и сказал, что нам дальше ходить нельзя, поскольку дальше – опасность. Но мы свято верим в свой долг и ничего не боимся! Сегодня вода будет нашей! Хранит всех нас Фортуна!»

Вот и все. Я продолжу работу с гессенскими шифрограммами от Эдварда. А вам всем желаю удачи и очень прошу быть осторожнее.

Всегда ваша

Настя Ветрова.

И как только я завершил запись текста от Насти, как тут же пошел текст от Алексии:

Милые мои!

Как вы там? Давно уже нет вестей. И Александр Федорович по-прежнему вне зоны действия сети. Теперь и вы замолчали, хотя я выпила уже литра полтора воды. Тем не менее спешу сообщить. Кольке и Польке сегодня ночью приснился один и тот же сон. Снились им горная гряда, оловянное, как сказал Колька, озеро посреди гор, а на берегу этого озера дед и крестный. К ним подошел огромный черный дядька, какой нарисован в Полькиной книжке осетинских сказок. Дядька хотел убить деда и крестного, но те оказались сильнее – схватили черного дядьку, связали и взяли в плен. Тут малыши проснулись. Что это такое? К чему может быть такой сон? Откуда в горах взялся Белоусов? Ведь он, как говорили вы, развлекается все эти дни с прекрасной индианкой. Пожалуйста, мои родные, берегите себя!

В ожидании вестей остаюсь любящая вас Алексия.

Мой сон Информации было так много, что у меня разболелась голова. Меж тем на Гималаи стремительно опускалась очередная ночь. Стало понятно, что до темноты нам уже не вернуться в монастырь. Равно бессмысленными будут сейчас поиски Мессинга и Ахваны. Ничего не оставалось, как прямо здесь – на этой развилке – устроиться на ночлег, что мы с Петровичем и сделали. Часа полтора не мог я уснуть, одолеваемый тяжкими мыслями о судьбе Мишеля, а потом сам не заметил, как отключился. Снилось мне, как на огонь костра слетелись три не то ведьмы, не то три валькирии; как подхватили они спящего Петровича и унесли в небеса; я же, как ни пытался, не мог не только подняться, но даже крикнуть.

День пятый

Гибель (?) Петровича

Очнулся я от резкого света яркого гималайского солнца, вскочил на ноги и, оглядевшись, понял, что Петровича рядом со мной нет. Где он? Куда идти? Понадобилось минут десять, чтобы я мог взять себя в руки и трезво оценить ситуацию: надо искать следы. Ведь не могли же, и правда, ведьмы или валькирии ночью унести Петровича в небеса? Даже если он ушел не сам, должны были остаться какие-то следы. Разломанные кусты у дороги показывали, что именно туда, по всей вероятности, и пошел Петрович. Но зачем?

Как только я пересек пролом, то сразу увидел моего товарища, лежащего на спине и освещенного утренним солнцем. Пантерой подскочил я к Петровичу. О ужас! Из пробитой головы неспешно стекает струйка крови, обагряя траву. Нет дыхания… Пульс? Пульса тоже нет… Слезы навернулись на мои глаза, когда разум призвал констатировать летальный исход.

Впрочем, это могла быть и кома. Пульса не было, но у покойников ведь кровь не течет? У меня не было никакого оборудования, чтобы исследовать ситуацию. Было ясно одно: смерть или кома – мы или уже потеряли, или теряем дорогого друга. Если он умер, уже ничем не поможешь ситуации. Но если все-таки – нет?..

У меня зазвонил телефон?!

Оглушенный свалившимся на меня горем, я сел на траву рядом с телом друга. Солнце начинало пригревать. И то ли под действием солнечных лучей, то ли еще почему-то вдруг в глубине леса запели птицы. Сначала это был один робкий тенор, к которому очень скоро присоединился еще один, а за ним еще и еще… Вскоре целый хор птичьих голосов сотрясал вековую тишину угрюмого леса. Неужели жизнь продолжается? Опьяненный пением птичьей капеллы, я не сразу понял, что до моего слуха доносится еще какой-то звук иного происхождения. Какое-то совсем не природное треньканье, напоминающее… Да почему же напоминающее? Это и есть звонок сотового телефона! Галлюцинация? Вскакиваю и пытаюсь понять, откуда идет звонок. Очень быстро соображаю, что звук исходит от тела Петровича. Неужели, правда, мобильная связь действует здесь? Я подбегаю в своему товарищу и выхватываю из его кармана буквально разрывающуюся от нелепого среди гор рингтона трубку; нажимаю кнопку ответа и слышу голос Польки:

– Дядя Рушель! Скорей иди наверх!!! Папа́ пусть пока спит, потому что потом придет деда́ и разбудит его. Дядя Рушель, иди скорей! Найди воду и принеси сюда, чтобы помочь деда́ разбудить папа́…

После этого трубка вдруг взвизгнула и погасла. Я стал лихорадочно нажимать кнопки на панельке, но телефон не подавал больше никаких признаков жизни. Мне примерещилось или, правда, был этот звонок?

И я пошел…

Если правда, то куда мне идти? Что значит это «наверх»? Да, конечно, уникальные способности Польки не вызывают сомнений, так что я исполню ее указание… Но если пойду по вчерашней тропке, то выйду вновь к озеру Прошлого, к трем окаменевшим аненербевцам… Видимо, выбора нет и мне придется двигаться по той дороге, по которой нас хотел вчера вести Ахвана. Но что ждет там? Палимый горным солнцем, я шел той дорогой, прихватив с собой чудо-телефон и малахитовую шкатулку с кристаллическим гидропередатчиком и оставив несчастного бездыханного Петровича наедине с громким хором пернатых певцов.

Конечно, сначала я очень тревожился: а вдруг какие хищники доберутся до Петровича? А вдруг в нем теплится жизнь, но я, уйдя, упущу время? Так-то оно так, конечно, но что я мог сделать для него, находясь рядом? Ни-че-го. Оставить его – значило дать ему шанс выжить. И я, прогнав сомнения прочь, отправился на поиски средства, которое может реанимировать моего друга. Я не думал о том, что могу не найти панацеи. Я вообще ни о чем не думал; просто шел в полной уверенности, что делаю сейчас единственно возможное, чтобы его спасти.

Ветер и заклинание

Дорога действительно

уходила круто вверх. По прошествии трех часов пути я стал замечать, как изменился пейзаж по сравнению с тем, что окружал бедного Петровича. Там зелень отливала золотом в каплях утренней росы. Тут картина была куда менее радостной: словно было здесь когда-то болото, было, да все высохло, оставив после себя редкие кустики, похожие на наш северный ягель, да деревца, напоминавшие характерные для тундры карликовые березки. Даже ветер тут был какой-то пронизывающий, что в сочетании со все более усиливающейся жарой делало мое состояние похожим на ощущения, какие я испытал некогда в молодости, оказавшись декабрьским утром посреди моста через реку Шексна в Череповце. Тогда я не знал, направо или налево мне нужно идти. Ветер же дул, казалось, со всех сторон. Был мороз, но пот катил с меня градом. Мне даже хотелось расстегнуть пальто – так было жарко. Но тогда я выбрал правильное направление и вышел в город, где меня призвала к себе всеми огнями открывающаяся в семь утра закусочная «Хризантема». За столиком в уголке я смог остыть и отогреться, прийти в себя. А вскоре и совсем забыл то странное состояние на утреннем мосту над широкой северной рекой. Теперь же это ощущение, словно пролетев сквозь годы, вернулось в меня в самом сердце Гималайских гор. Я остановился, чтобы перевести дух, и понял, что мне, как и в прежние дни, тяжело дышать, тяжело думать, тяжело жить… Лечь бы сейчас, распластаться среди этих псевдоягелей и лжеберезок, забыться, умереть-уснуть, подобно Петровичу, но так, чтобы силы жизни дремали в груди, чтобы слышать и видеть весь этот мир, всю уже прожитую и еще не прожитую жизнь мою… Величайшим усилием воли я заставил себя вдыхать через нос, выдыхать через рот. Правой рукой нащупал пульс на левом запястье и стал, отсчитывая удары еще бьющегося сердца, дышать в этом ритме. Да, здесь голодный ветер, грозящийся пронзить меня своими иглами; здесь не слышно птиц… И солнце здесь больше похоже на зачем-то приблизившийся к Земле Марс во своими двумя монстрами-спутниками… И тучи, нелепо сочетающие черноту и прозрачность, но не закрывающие собой болезненную красноту Марса… Может, у меня начинается бред? Но я должен, должен, должен дойти до цели, чтобы спасти своего друга, спасти себя! Мессинг, как кстати я сейчас об этом вспомнил, некогда заставил меня выучить одно старинное заклинание, как раз подходящее нынешнему случаю. Произнесение этого заклинания возвращает разум и силу. Я должен вспомнить его! И не забыть про паузы… Там так:

Взгляды, стремительно в небо летящие,

Сны, поразившие гордость на дне нисхождения,

Благость зовущая,

Гордость летящая,

Иней на окнах души

И сомнения,

Хмуро смотрящие в радужность прошлого,

Или же в радужность знаков грядущего.

Формула света так далека…

Напряжение роится вдоль сумерек.

Книги на полке томятся от выжженной дикости.

Воля ломается в статусе холода.

Будут даны обещания

Самого лучшего крепкого камня.

Зачем же расколоты эти страдания?

Величье зеркальных пределов в сущности этой грозится разлиться реками.

Поле безбрежное, море усталое,

Дни промедления на клиросе старой церквушки,

Летящей над облаком мимо смеющихся лиц.

Постиженье чего-то обидного.

Флаг фиолетовый прямо над башенкой каменной.

Тленный портрет господина.

Смеющийся день.

Здесь итоги и прочие радости светятся искрами пепла.

Движение давно уж повернуто в сторону этих лучей,

За которыми время прижато усталыми взглядами,

Нервно летящими прямо из космоса.

Зрение надорвано светлыми взмахами мага-волшебника,

Вдаль уходящего

После прочтения пустого грядущего в прошлом измятого.

Рукопись стражника мрачно торопится жить к середине кипящего хаоса всех тех земель,

А за нами разложены странные дни упоения.

Надломлены двери.

На окнах окалина.

Свечи.

Движение по кругу от самого лучшего в сторону света.

Нелепость гортанного возгласа ставится выше всего.

Здесь отмеряны дни и часы.

Слишком многое кажется замкнутым.

День перерезан.

Клен или ясень задумчиво

Выскажут все, что желанно.

Изломаны быстрые сумерки.

Красками сшиты прозрачности дальнего берега.

Тут постижимы движения по дну.

Сопряженья могучие

Смогут принять тесноту за чужую решительность плавного хода искрящихся молний.

Дорого стоит понять и принять упоительно что-то такое, что выйдет наружу,

Как только окажутся скомканы листья травы и дыханья заботы.

Теперь уже можно задуматься прямо над теми кривыми тенями,

Которые будут легко переброшены в прошлое.

Мост опрокинут на воду реки.

Здесь желательно видеть слова или слышать слова.

Мимо космоса проще взлетать по чужому и явно ненужному нынче параметру всех обещаний.

За снегом и дождиком мысль придет.

Упоенье покажется вечностью в знаках волненья,

Что свойственно каждому новому шагу.

Движение идет по раскрытию всех видимых тонкостей

В сторону света.