Сельва умеет ждать
Шрифт:
– В чем признаваться? – мрачно спросил Анатолий Иванович.
Вошь-Тыкайло радостно засуетился.
– А вот, вот, – приговаривал он, лихорадочно манипулируя с клавиатурой. – Нет, это насчет прораба, это проехали… и это, и это… о!.. да вот хотя бы! – Унтер-аудитор торжествующе сверкнул бинокулярами. – Доски! Марискульской березы! Две! В скобках прописью две! Штуки! Выписывали?!
– Выписывал, – не стал отрицать Ворохаев.
Вошь-Тыкайло хищно подобрался.
– Используя служебное положение?
– Безусловно, – подтвердил Ворохаев.
– Без документального оформления?
– Без.
На лице Вошь-Тыкайлы расцвел куст сирени.
– Протоколист, запишите дословно, – благоухая, сказал он киберу и вновь со скрипом развернулся
Анатолий Иванович пожал плечами.
– Восемнадцатого… нет, пожалуй, девятнадцатого апреля минувшего года в Управу поступила компограмма с заказом на поставку означенных досок, каковые и были поставлены. Факт получения досок заказчиком подтверждается нотариально заверенной копией устной благодарности от девятого мая минувшего же года.
– То есть вы им – доски, – все более и более возбуждался прокурор, – а они вам, извиняюсь, устную благодарность?
– Именно так.
Вошь-Тыкайло, светясь, умыл ладонь о ладонь.
– Любопытно-с, и кто же вами, батенька, облагодетельствован таким вот образом-с? За народные-то денежки?
– Лох-Ллевен, – чистосердечно признался Анатолий Иванович.
Вошь-Тыкайло скис.
– Протоколист, аннулируйте запись. – Сирень стремительно увядала. – А вас, подсудимый… – на глазах его выступили крупные слезы, – а тебя, волчина позорная… я ж тебя зубами загрызу, понял, в натуре?
Унтер-аудитор клацнул челюстью. Седенький пушок на шишковатой макушке взъерошился. Сопя и всхлипывая, он перекарабкался через стол, порвал на себе рубашку, растопырил козой пальчики и встал дыбом.
Подсудимый вжался поглубже в шелушащуюся стену.
Кованая клетка надежно оберегала его. Но Анатолий Иванович был непоправимо брезглив, а из взбесившегося государственного обвинителя брызгало не только эмоциями, но и слюнкой.
– У-ур-р-р-р-в-у-у…
Вошь-Тыкайло, скрежеща протезами, грыз титановые прутья.
Бедняге было плохо. Он явно нуждался в медицинской помощи.
Каковая и не замедлила.
– Haende hoch! [29]
По залу, бренча и подзвякивая спецсредствами, замельтешили плечистые ребята в белых накидках с красными крестами.
– Haende hinter den Kopf! [30]
Сержанты конвоя беспрекословно подчинились.
Им уже не было скучно.
– Aufstehen, Arschloch! [31]
Ухватив унтер-аудитора за тощую шкирку, рыжебородый исполин в старомодном головном уборе отодрал Вошь-Тыкайлу от слегка погрызенного титана и швырнул в угол. Скептически оглядел покрытые царапинами прутья и, крякнув, раздвинул их на манер занавеса. После чего вытянулся в струнку, четко, с гвардейским шиком щелкнул каблуками и приглашающе указал на дверь.
29
Руки вверх! (нем.)
30
Руки за голову! (нем.)
31
Стоять! (нем.)
– Я протесту… – мяукнуло в углу.
– Schweigen, Sauhund! [32]
Все шло как должно. Справедливость, в которую так верил планетарный завхоз, торжествовала. Ни о чем не спрашивая, господин Ворохаев покинул разоренную клетку и, почтительно сопровождаемый двумя меченосными санитарами, пошел по проходу к двери.
Туда, где уже ждал его, роя землю копытом, ослепительно белый, с синеватым альпийским отливом конь в серебряном уборе.
Анатолий Иванович больше не завидовал никому.
32
Молчать! (нем.)
В
И был прав.
Потому что ровно за полторы минуты до появления в прокуратуре окольчуженных санитаров бетонная стена Восточного капонира, истерзанная кумулятивными снарядами, целенаправленно долбившими в одну точку с трех часов пополудни, дала трещину, шумно вздохнула и обрушилась, распахнув заполненное взбаламученным облаком едкой пыли нутро каземата. Небритые камуфлированные парни в зеленых повязках поверх пышных шевелюр, хрипя сквозь прокуренные зубы отборную матерщину, цепью пошли вперед.
Умар Хоттабов привычно огладил широкой мягкой ладонью плотный, слегка ворсистый габардин кителя, указательным пальцем поправил темно-серую каракулевую папаху, по самые брови закрывающую лоб, и губы его беззвучно зашевелились в такт пальцам, мерно отсчитывающим янтарные бусины прадедовских четок.
Большой Умар читал благодарственную молитву.
Согласно справке, без особых хлопот добытой его ребятами в Бюро учета недвижимости, владельцем этой виллы и прилегающего к ней садового участка является некий Жак-Кристоф Ле Жюиф, кондитер высшей категории, владелец-учредитель малого предприятия «У Жако», закоренелый холостяк и примерный налогоплательщик. Что ж. Когда все кончится, Умару хотелось бы встретиться с этим кондитером. Нет, он не станет причинять ему никакого вреда. Он усадит его за накрытый стол, разрешит курить и предложит тост за процветание малого бизнеса. А потом спросит: чем уважаемый гость так сильно разгневал величайшего из великих, мудрейшего из мудрых Сулеймана ибн Дауда, мир с ними обоими? Святой шейх Ушурма-Мансур свидетель, только в ожидании нашествия полчища разгневанных джиннов и огненных ифритов, ведомых самим Иблисом, сыном Шайтана, да будет проклято имя его, станет достойный человек воздвигать на своей земле строение, подобное тому, что в реестрах недвижимости именуется «постройкой дачного типа на участке № 14 садоводческого кооператива «Кукушечка»…
– Мовлади! – негромко позвал Большой Умар порученца.
И осекся.
Нет Мовлади. Бездыханное тело его лежит в полусотне метров от рухнувшей стены. Не добежал Мовлади, и теперь Умару придется держать ответ перед его почтенной матерью, отпустившей к удачливому бригадному курбаши своего первенца, смелого и смышленого, как горный орленок. Он будет учтив и щедр, как предписано законом предков. Но никакими кредами не удастся хоть сколько-то умерить скорбь отца отважного Ширвани, и дядьев бесстрашного Турпала, и нелегко будет рассказать белобородому прапрадеду юнца Абукерима, что свет его седин, срезанный очередью, жил еще больше часа, но никто так и не смог под кинжальным огнем доползти и перевязать…
Двадцать три надгробия придется тесать камнерезам.
Двадцать три!
Только однажды, уходя от погони после неудачной атаки на палаццо Сулеймана ибн Дауда, мир с ними обоими, понес отряд Хоттабовых такие потери. Но даже в тот день павших оказалось лишь девятнадцать, а Большой Умар был тогда еще очень молод и неопытен.
Воистину, черный день…
Потери могли быть меньше. Но уже в начале пятого, сразу после третьей попытки штурма, Хасан Абд-ар-Рахман, морщась и нервно выдергивая волосок за волоском из седой бороды, приказал своим фидайям возвращаться в джипы. Я не хочу лезть в бутылку, сказал он, отвечая яростному взгляду Умара. Меня не поймут компаньоны. И добавил, что совершенно не заинтересован во владении Луной, поскольку, хвала Аллаху, может позволить себе построить мечеть и здесь, на Земле, в любом месте, вплоть до Северного полюса. Именно так он сказал, а потом, коротко переговорив по мобильному компофону с Владимиром Алексеевичем, хлопнул Умара по плечу, сел в шестидверный «падж-аэро» с тонированным фюзеляжем и покинул поле боя.