Сельва умеет ждать
Шрифт:
Оскорбленный муж скривил губы.
Нечего добавлять. Правдивые свидетели поведали все, не умолчав ни о чем. Во имя правды, принесенной людям нгандва светлым М'буула М'Матади, посланником Творца, он потребовал от жены вернуться, но мерзкая дрянь отказалась наотрез, сказав, что подала на развод, как это водится у Могучих. А когда он счел нужным привести доводы, предусмотренные «Первозаповедью», ее любовник отнял у него резную дубинку для усмирения непокорных жен и сломал об его, Йайанду, голову, чем нанес несмываемое оскорбление не только ему, законному мужу, но и всему роду И-Йан, ибо
Йайанду гневно топнул ногой.
Всеми уважаемый мьенту О'Биеру, тоже – Могучий, который сейчас присутствует здесь, может подтвердить: с законной просьбой вернуть жену Йайанду пошел к начальнику стойл Железного Буйвола. И что же? Сперва ему велели предъявить какое-то брачное з'видетельство, потом предупредили, что жена – слыханное ли дело? – не собственность мужа и что ее нельзя учить уму-разуму при помощи тьюти…
– А потом мне было сказано, что грязная тварь уже не вернется в мой дом, потому что теперь она уже не она, а мьисьис Кеннеди и подала прошение о получении гражданства Галактической Федерации, – последние слова Йайанду произнес едва ли не по слогам, но практически не коверкая. – Я не хочу знать, что означает все это. Я понял одно: правда Могучих существует только для них самих, но не для людей нгандва. И тогда я пошел в степь…
Да, он пошел в степь, он разыскал в степи стан М'буулы М'Матади, он пал на колени перед посланцем Творца и, поцеловав ногу его, просил во имя Тха-Онгуа восстановить попранную справедливость. И не было отказа! Храбрые Инжинго Нгора тайно отправились в селение Могучих, пришли в дом, где грязная тварь предавалась блуду с бесчестным похитителем, накинули им на головы травяные накидки, и вот они стоят здесь оба – та, чье имя он не желает помнить, вместе с тем, кто склонил ее к позору и греху!
Толпа подалась вперед, стоящие в задних рядах вытянули шеи.
Колпаки упали.
Полунагая, в грязной, изодранной, спускавшейся к босым ногам рваными клочьями рубахе, белая от стыда и страха, ежась под колючими взглядами сородичей, стояла молодая, едва переступившая порог третьего десятка весен, женщина. Непрекращающаяся мелкая дрожь била ее. Лицо, грудь, руки, все тело тряслось как в лихорадке.
Ее соблазнитель, плотный приземистый Могучий лет тридцати, стоял рядом со скрученными за спиной руками. Как только колпак был снят, он повел себя недостойно. Сплюнул, выражая полное неуважение к судьям, не проявил почтения к М'бууле М'Матади, а на замечание каноноревнителя сперва не ответил вовсе, а затем откликнулся неразборчивым бурчанием. Усыпанное светло-коричневыми пятнышками лицо его было унизительно веселым, словно его не касались ни рассказ истца, ни вопросы ийту, ни ответы очевидцев, наперебой свидетельствующих о бесстыдстве преступников. Лишь однажды, когда женщина, подавленная подробностями рассказа четверых, зарыдала, глотая рвущийся из горла крик, меж рыжих ресниц похитителя чужих жен мелькнула тревога, и он, чуть сдвинувшись, коснулся плечом плеча распутницы.
– Кто может опровергнуть свидетелей, заставших этих людей в грехе и прелюбодеянии? – указывая на преступную пару, спросил ийту.
Толпа заворчала.
– Что там опровергать?
– Все верно!
– Гадина! Притворялась скромницей, а сама оскорбила уважаемого человека!
– Убить их надо! Камнями, как гхау поганых, – срывая с седой головы покрывало, дико закричала, подавшись вперед, мать развратницы.
И тотчас одобрительно загалдели женщины.
– Правильно сказала, Муу-Муу! Как шелудивых гхау, чтобы другим неповадно было!
– Тише, длинноволосые! Суд еще не закончился, – поднимаясь с камня, остановил их старец, восседающий посредине. – Решать будем после, а сейчас пусть скажут сами эти… Скажи, женщина, почему ты впала в грязь и грех с этим мужчиной? – не глядя на подсудимую, спросил он. – Может быть, муж твой плохой, не годится для брачной жизни? Или же твой Могучий отрекся от своих заблуждений и признал правду Тха-Онгуа?
Все насторожились. И хотя это была обычная судебная формальность, предусмотренная «Первозаповедью» для таких случаев, тем не менее толпа жадно уставилась на преступницу, ожидая ее ответа. Но она, по-видимому, не только не поняла, а даже не расслышала ответа.
Который, однако, было необходимо получить.
– Отвечай! – присоединился к судье каноноревнитель.
Искусанные губы женщины слабо пошевелились, но и слабенький шепот в абсолютной тишине был отчетливо слышен:
– Джех, Джех… Скажи же им, Джех…
Лицо Могучего передернулось, рыжие волосы встали дыбом.
– Руки развяжите, чур-рки захарчеванные! – Он, оказывается, неплохо владел нгандуани, разве что слегка пришепетывал. – Совсем озверели, да? Я ж в Машке братве все расскажу, – глаза его сверкнули, – вам, козлы, Дугермез раем покажется! – Теперь он обращался уже только к обер-оперу: – Кирила Петрович, батяня, глянь, что чучмеки с моей скво вытворяют! За что? Может, у нас с Шуркой любовь! Может, я ее с собой на Ундину забрать хочу?
При упоминании Ундины женщина встрепенулась.
Крис Руби, мало что понимая в происходящем, до сих пор предпочитал помалкивать в предвидении грядущих переговоров. Но отчаянные крики поселенца пропустить мимо ушей было невозможно.
– Господин обер-опер, сделайте же что-нибудь!
– Да уж, видно, пора… – невозмутимо буркнул Мещерских.
Натянув потуже фуражку, он отцентровал ее так, что кокарда оказалась строго над переносицей, одернул куртку и надул щеки.
– Ты, Джек Кеннеди, заткни хлебало, с тобой у меня особый разговор впереди! – Рык его рухнул на толпу, вмиг погасив гам. – А вы, люди, цыц! Я сказал: цыц! Погалдели, и будет! Слышите?
Слушали все.
– В ваши дела я никогда не лез, – продолжал обер-опер, несколько сбавив тон. – Это всем ведомо. Так?
Никто не оспорил.
– А только тут, братцы вы мои, уже не ваши дела. – Мещерских развел ручищами, как бы извиняясь. – Джеймс Сайрус Кеннеди есть гражданин Галактической Федерации, следственно, туземной юрисдикции отнюдь не подлежит. Как и законная супруга его, Кштани, – обер-опер осенил себя крестным знамением, – во святом крещении Александра Федоровна. Так что, граждане аборигены, попрошу расходиться! А ты, Ваяка, – он повернулся к М'бууле М'Матади, по-прежнему молчаливому и бесстрастному, – балуй-балуй, да знай меру. Ну-тка, скажи им, пущай уймутся, не то… Ты ж меня знаешь!