Семь дней Мартина
Шрифт:
Какой-то город промелькнул внизу и остался далеко позади. Ковер-самолет летел над облаками, чтобы не привлекать к себе внимание, и так слишком много летунов объявилось в последнее время из-за Правича, и люди начинали нервничать всякий раз, когда видели, как по небу мчится что-нибудь, отличающееся по виду от птиц. Появление ковров означало только одно: суматоху, взрывы-выстрелы, тучи стрел, впивающихся, во что придется, и разнообразные последствия от использования магических заклинаний.
Мартин ничего не сказал Григорию в ответ на прозвучавшую новость. Да и что тут можно было сказать, кроме навязшей
Ковер вдруг полетел почти вертикально вниз, и чувство щекотки усилилось многократно. На место Мартин прибыл окончательно проснувшимся.
Статуи.
Сотни статуй, собранных неизвестным скульптором, и практически ничем не отличающихся от простых людей. Для стопроцентного сходства осталось раскрасить их подходящего цвета красками, и тогда никто издалека не отличит скульптуру от настоящего живого человека.
А вот эмоции у этих статуй до непонятности схожие: практически на каждом лице читались испуг или изумление, некоторые люди как будто пытались закрыться руками от страшной напасти. Непонятно, зачем было воздавать огромное количество скульптур с одинаковыми эмоциями? Ведь публика не любит смотреть исключительно на ужас и страх, ей этого и в жизни по уши хватает.
— У меня такое чувство, что скульптор слишком часто кричал на натурщиков во время работы, — заметил волк, облетая статуи. Приметив подходящую, он разлегся на ее плечах. — Как я смотрюсь? Хороший из меня воротник получился бы?
— Не показывай на себе, а то на самом деле воротником станешь.
— Да ну, брось! — не поверил Всеволод. — Воротник из меня — сам видишь, какой, к чему устраивать облавы и пытаться меня убить? Если кому-то захочется использовать меня в качестве воротника, то я могу и живым пригодиться. Считай, сколько плюсов владельцу: украсть меня невозможно, хранить в шкафу и бояться, что мех моль побьет, не нужно. Сам съем, кого хочешь.
— Ты тяжелый. И потом, какой идиот согласится носить воротник из живого волка? Ты же откусишь ему ухо или слопаешь что-нибудь со стола, пока хозяин будет в гостях на славной пирушке.
— Пусть кормит хорошо, и я не позарюсь на его тощее ухо. Но ты прав — носить меня на плечах сможет только настоящий атлет. Так, что скажешь насчет статуй?
— Ничего хорошего. Скульптор-маньяк решил запечатлеть в камне разнообразные виды испуга, что в этом прекрасного?
— Иных людей зло возбуждает, — философски заметил волк. — Я боюсь таких людей: они убивают ради удовольствия, наслаждаясь чужой болью.
— Их все боятся, — кивнул Мартин. — Ты не одинок в своих страхах.
Он сошел с ковра на землю и направился к скульптуре, изображавшей человека, согнувшегося от испуга в три погибели.
— Интересно, а волшебная вода способна оживить скульптуры?
Идея насчет оживления колоссальная. Если вода на самом деле оживит их, то бывшие скульптуры официально станут считаться первыми гомункулами. Куклу Юльку, пока она не начала возмущаться, быстренько записать в предварительные версии «гомункулизма», и заняться созданием людей с идеальными фигурами. И появятся люди неписанной красоты, вызывающие всеобщую зависть у душевных уродов.
— Ты о чем задумался? — спросил волк, возвращая Мартина с небес на землю.
— О вечном, — лаконично ответил тот.
— Рано еще.
— Я о другом вечном, — уточнил Мартин, легонько щелкая скульптуру по носу. — Точно, маньяк какой-то их создавал. Может, из-за этого статуи в такую глушь и свезли, что они никому и даром не нужны?
— Вполне возможно. Только не вижу в этом никакого смысла. Скульптуры легче расколотить и использовать для выравнивания ям на дорогах.
— Варвар ты, — ухмыльнулся Мартин. Разрушить скульптуры — на такое не поднимется рука у самого отъявленного мерзавца. Все-таки, большинство уважает чужой труд и понимает, что все сразу сломать нельзя — создатели обидятся и вообще ничего делать не станут.
— Не обзывайся. Лучше объясни, как их сюда притащили? Следов от колес не видать, никаких тропинок или остатков дороги — тоже.
Некоторые скульптуры основательно вросли в землю, а другие выглядели так, точно их поставили от силы год назад. Волк склонился к земле и принюхался. Запахов оказалось много, но очень старых и слабых. Было похоже на то, что скульптуры доставляли разные люди.
Неожиданно в нос вонзилось что-то острое и колючее, и волк дернулся. Боль не проходила, волк заметил, что какая-то мелочь осталась на носу.
— Мартин, посмотри, что мне в нос попало!
Мартин присел перед Всеволодом и уставился на крохотный серый комочек.
— Это еще что такое? — ахнул он: на волчьем носу сидел маленький комарик. Серого цвета, не шевелящий крыльями и не улетевший даже после того, как волк тряхнул головой. Нормальные комары так не поступают.
Взяв его двумя пальцами, Мартин осторожно вынул комара из волчьего носа и поднес к глазам, чтобы рассмотреть внимательнее. Всеволод даже не шелохнулся, но кончик языка высунул.
— Глазам своим не верю, — сказал Мартин. — Он не настоящий! Он каменный!
— Ух-ты, — выдохнул волк облегченно, — а я подумал, что зрение шутки играет. Признаю: скульптор вырос в моих глазах. Создать такую крохотулю из камня — руки должны не из плеч, а прямо из мозга расти.
Мартин сжал пальцы. Тонкие ножки и крылья сломались, уцелело только тощее тельце с обломками крыльев.
— Хрупкая штука, — сказал он недоуменно. — Создавать из камня крохотных насекомых, после чего выбрасывать их вдали от людских поселений — что за глупость? Да такая скульптурка потянет в цене на треть королевства, если не больше!
Что-то сообразив, Мартин глянул себе под ноги и пошевелил рукой по траве. Его кольнуло его в мизинец. Мартин развел траву руками на этом месте и увидел скульптурку кузнечика. Поискал еще и еще, и вскоре ужаснулся тому, что поляна была полна самых разнообразных скульптур, начиная от людей и заканчивая крохотными насекомыми.
Настоящее кладбище изваяний разной живности.
— Не похоже, что этим занимался человек, — наконец, сказал он. — Никому из людей не под силу изготовить настолько точные копии живых существ и за тридцать жизней. А здесь даже почерк одинаковый, словно трудилась плеяда мастеров-близнецов.