Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

Морцинек Густав

— А я тебе нравлюсь? — снова спросила она.

Я смущенно кивнул головой, подтверждая, что она мне нравится.

— Тогда оставайся с нами… Хочешь? — И мягко, по-кошачьи, она потерлась грудью о мою руку.

Меня как огнем обожгло. И я решился. Ведь я был еще глуп и совсем неопытен, а доверительный, кокетливый жест Эрики прямо-таки ошеломил меня. Словно я залпом выпил стакан крепкого вина или большую стопку водки. Глядя теперь на Эрику вблизи, я заметил, что она аляповато нарумянена, губы накрашены слишком ярко, черты резковаты и вообще она некрасива, только глаза обворожительные, глубокие, каштановые. От нее исходил приятный запах

духов или пудры и запах ее тела. Она взяла меня за руку и подвела к хозяину — детине с грубым, одутловатым лицом мясника.

И случилось то, чему, видать, суждено было случиться.

Хозяин Венцель Наврат долго допытывался, откуда я родом, что тут делаю, не ищут ли меня жандармы, не вор ли я и нет ли у меня вшей. Он разглядывал меня исподлобья, презрительно, как червяка. Я хотел было уйти, но взглянул на Эрику, и решимость моя исчезла. Эрика мне улыбалась.

Я рассказал Наврату все, как на исповеди. И о том, значит, как я приехал с безработными шахтерами из Карвины, чтобы наняться на строительство туннелей в Словакии — тогда как раз вели железную дорогу от Богумина до Кошиц. Однако управление железной дороги платило ничтожно мало, и шахтеры вернулись в Карвину… Они уехали вчера, а я вот остался. Хочу ли я наняться в паноптикум? Отчего нет, хочу… Работал ли я где-нибудь раньше? Конечно, на шахте «Францишки» в Карвине. Потом был взрыв, а через полгода, когда я спустился в шахту — надо было убрать останки погибших шахтеров, — я сбежал. Почему сбежал? Да потому, что трупы уже разложились и мне было страшно…

Он слушал, задавал вопросы, что-то бормотал, а потом кивнул Эрике головой. Девушка отвела меня в большой фургон, разделенный на две комнаты. В первой спал хозяин, во второй находилась маленькая кухонька и стоял топчан Эрики. У противоположной стены тоже стоял топчан.

— Ты будешь здесь спать! — сказала девушка.

— А ты? Как тебя звать?

— Эрика. А тебя?

— Иоахим…

— Странное имя! Ты уже путался с девушками? Я промолчал.

— А ты где будешь спать? — нарушил я неловкое молчание.

— Здесь! — и она со смехом указала на один топчан. — А иногда там… — выкрикнула она с яростью. За какое-то мгновение она изменилась в лице. Глаза у нее стали злые-злые, и она еще больше подурнела.

— Почему там?

— Эта свинья… — теперь она говорила быстрым шепотом, — он меня принуждает… Бьет, если я отказываюсь!.. Я его… я его когда-нибудь убью!.. Ты видел Шарлотту или Юдифь?

— Видел!

— Либо я заколю его, как борова, подобно Шарлотте, либо отсеку ему башку мечом, как Юдифь Олоферну.

— Мечом?

— Кухонным ножом! — И она указала головой на большой нож, висевший над плитой.

— Он тебя бьет?

— Кнутом! Потом швыряет меня избитую на кровать, сдирает платье и…

— И что?

— …потом выкидывает меня за дверь, в кухню.

— А ты?

— Плачу и думаю, как его убить! Но тише! Ты еще его узнаешь! Это такая свинья, такая скотина… — И она убежала, потому что хозяин уже орал:

— Эрика! Эрика!..

Я не мог понять и по сей день не понимаю, какой черт дернул меня, заставив присоединиться к этой странной компании. Оба они были для меня загадочными личностями. Я так и не узнал, откуда они родом и какой национальности. Разговаривали они на польско-чешско-немецком языке, хозяин часто бранился по-венгерски, а когда бывал пьян, что с ним случалось нередко, пел итальянские песенки.

Может, мне и удалось бы освободиться из-под влияния

Эрики. Она производила двойственное впечатление: о казалась грязной девкой, то обиженным ребенком. Иногда она бывала циничной до омерзения, иногда мягкой, доброй и преданной. Я боялся ее, и вместе с тем меня к ней тянуло. Моя мать умерла от воспаления легких недели через две после катастрофы в шахте графа Лариша. Я был сиротой. Никого у меня не осталось, кроме сварливой тетки в Маркловицах.

Когда я пришел к ней после похорон матери, она ска-ала:

— Иди в люди, зарабатывай себе хлеб!..

Ну, я и пошел в люди за хлебом, но часы инженера Рацека оставил у нее. Попросил тетку припрятать их. Она согласилась.

В присутствии Эрики я не испытывал такого горестного чувства сиротства. И все-таки я ушел бы от нее, если бы не соблазнительная перспектива беззаботно побродить по миру. А неведомый мир изо всех сил манил меня. Я представлял себе путь через горы и долины, мне виделись незнакомые — реки, придорожные колодцы и часовенки, отдых в тени лип или пиний, новые люди, детишки, море… О, море!.. До чего же мне хотелось увидеть море! Этакое огромное, необозримое море с бурями, молниями, штормами, большими волнами с белыми барашками, ревущее море… А встречи с ветром… Летит ветер откуда-то с конца света и несет с собой запах вольных просторов, солнца, земли…

Ну, я и остался.

Спал я в полотняной палатке паноптикума, а не в цыганском фургоне хозяина, как мне обещала Эрика. По вечерам, после скудного ужина, я брал одеяло и подушку, набитую сечкой, спихивал Самсона и ложился на его место. Надо мной на корточках сидела Далила с ножницами и таращила на меня глаза Если ночь была лунная, рассеянный бледный свет просачивался сквозь полотняную крышу. Тогда мне казалось, будто восковые фигуры разморил глубокий сон и им грезятся сладкие видения.

За полотняной стеной палатки шумел чужой город, и в его шуме жил своей жизнью цыганский фургон Наврата. Иногда оттуда доносился крик Эрики, иногда проклятия, которые изрыгал хозяин, а иногда там бывало тихо В тишине этой созревало черное преступление. Так по крайней мере мне казалось.

Я уже знал, что хозяин бьет Эрику, принуждая ее к сожительству.

— Почему ты от него не убежишь? — спросил я однажды.

— Не могу…

— Почему не можешь?

— Он меня шантажирует.

— Что?

— Шантажирует! Грозит, что расскажет жандармам.

— Что расскажет?

— Что я воровка.

— А ты разве воровка?

— В другой раз тебе объясню!

Однажды дождливой ночью она рассказала мне все. Когда я проснулся на ложе Самсона, вместо Далилы с ножницами я увидел над собой Эрику.

— Ты чего? — удивился я.

— Хочу быть с тобой! — и она легла рядом.

— А хозяин?

— Валяется пьяный… Я хочу наконец быть с тобой… Это была удивительная, безумная ночь. Да, Эрика рассказала мне все. Наврат продает ее мужчинам на одну ночь. Придет человек в паноптикум, заглядится на голую морскую деву в стеклянном бассейне, поговорит с хозяином, очень легко получит его согласие, и Эрике приходится проводить ночь с каким-нибудь мерзавцем. Обычно ее приглашают пожилые люди. Под утро Эрика возвращается и хозяин отнимает у нее деньги. А если она мало принесет, избивает ее кнутом. Велит ей красть. И когда старый боров засыпает, она крадет деньги из бумажника. Крадет она не только деньги. Иногда часы с ночного столика, иногда кольцо — всегда найдется, что стащить…