Семейная сага
Шрифт:
Я могу сидеть рядом со Сфинксами часами, и каждый раз, когда я прихожу к ним вновь, я нахожу в каждом из них что-то новое, ранее неувиденное или незамеченное. А когда я ухожу, чтоб побродить еще, я не огорчаюсь: я знаю, что ноги сами приведут меня сюда же, если не через час, так через два, три…
А Нева у ног там так близка, ступени спускаются почти до самой поверхности воды. Вода, при всей своей кажущейся суровости, беззлобно плещется о каменные ступени, и легкие фонтанчики брызг почти достигают твоих ног.
Я не люблю толчеи на Невском. Эти люди, куда-то
Я никогда не понимал, почему это так, списывая все на климатические условия. В конце концов, вон в Европе в каждом государстве сколько равных по красе и значимости городов, которые живут сами по себе гордо и независимо. И оттого, что какой-то из них называется столичным, остальным вовсе не хуже!
Может, эта ревность двух Российских столиц и впрямь исконно русское явление? Ревность эта напоминает мне, древний миф о том, как греческие
богини соперничали друг с другом перед Парисом,
жаждая получить золотое яблоко за высшую красоту.
Я не знаю, я не знаю… Каждая из Российских столиц по-своему хороша: одна — это невиданной красы антикварный перстень, вторая — подернутое патиной истории медное кольцо с ярким бриллиантом в скудной оправе…
Жаль, конечно, что город со временем приходит в упадок, скудеет из-за отсутствия должного внимания властей, из-за отсутствия необходимых средств на поддержание уникальной архитектурной красоты… А время жестоко делает свое дело, внося одно разрушение за другим, незаметно, понемногу, но неумолимо…
Но пора уже опять возвращаться к нашим героям, которые оказались в этом самом замечательном городе — Петербурге, извините, Ленинграде…
Михаил. 1931, 6 апреля
Сегодня самый счастливый день моей жизни — Катя
стала моей! Мысли мои сбиваются от переполняющих меня чувств, но расскажу все-все по порядку.
Двадцатого марта с самого раннего утра я послал Кате телеграмму:
СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ ВЫЕЗЖАЮ ЛЕНИНГРАД ЖДИ ТЧК МИХАИЛ
Но, черт бы их побрал, в тот день не было прямого поезда на Ленинград, пришлось взять билеты на следующий день и послать новую телеграмму:
СЕГОДНЯ НЕТ ПОЕЗДА ВЗЯЛ БИЛЕТЫ ЗАВТРА ТЧК МИХАИЛ
Катю я нашел быстро: оказалось, что надо было пройти всего-навсего от Московского вокзала по Невскому до Невы, там через Дворцовый Мост на Васильевский Остров, а потом
налево по Набережной Лейтенанта Шмидта и через несколько кварталов — направо.
Наконец, я отыскал дом, в котором жила Катя, и стал подниматься по лестнице. Найдя нужную дверь, которая оказалась незапертой, я вошел и спросил одну из попавшихся на глаза жилиц, где я могу видеть Екатерину. Мне было указано на дверь в конце коридора, я подошел и постучал. Катя открыла дверь и, увидев меня, со слезами бросилась мне на шею:
— Мишенька, родненький! Как хорошо, что ты приехал!.. Мне так плохо… Ты прости меня, это я во всем виноватая…
Утешая ее, я ввел ее в комнатенку — иначе и не назовешь это убогое жилище — и притворил дверь. Катенька продолжала горько плакать, не прекращая, я никак не мог ее успокоить. Потом, наконец, она утерла слезы, пошла на кухню поставить чайник, чтобы напоить меня с дороги. Оказалось, что у нее к чаю ничего нет, кроме нескольких кусочков сахара. Я быстро сбегал, купил в ближней булочной пару саечек и принес их. Хорошо, что чай не успел остыть, а то соседи начали бы ворчать, что Катя подогревает тот же чай второй раз.
Попив чая, мы сидели допоздна, разговаривали, я всячески успокаивал Катю, уверял, что все плохое и страшное позади, что теперь все будет хорошо.
Пора уже было укладываться спать. Я расстелил на полу свое демисезонное пальто, которое мама перешила мне из старой шинели моего отца, положил под голову свою котомку и лег. Катенька погасила свет и легла на свою кровать. Спустя какое-то время она сказала:
— Мишенька, тебе там на полу наверное и холодно, и жёстко. Иди сюда, мы уместимся на кровати вдвоем: ляжем
"валетом", ни ты мне, ни я тебе не помешаем, кровать большая, полутораспальная…
Я, как был — одетый, перебрался на Катину кровать, лег к ее ногам сверх одеяла, накрывшись своим пальто. Сердце у
меня замирало от близости ее тела, от одной мысли, что я лежу с ней на одной кровати. Я лежал, не шевелясь, будто боясь спугнуть это чудо.
— Мишенька, ты еще не спишь?..
— Нет…
— Я что-то прямо окоченела…
С этими словами она развернулась и легла рядом со мной, уже голова к голове. Потом, повернувши ко мне свое лицо, прошептала:
— Я так тебе благодарна за все… Ты такой добрый… Я
так тебя люблю…
Она обняла меня вокруг шеи, прижалась к моему плечу и снова зарыдала. Плечи ее тряслись, она сдерживалась, но от этого ее рыдания только усиливались. Я приподнялся на одном локте, стал гладить ее шелковистые волосы и успокаивать, говоря ласковые слова и называя ее такими именами, какими никогда еще до этого не называл. Я ее целовал и целовал — в щеки, в мокрые от бурных слез глаза… Вдруг она открыла свои заплаканные глаза, и опять прошептала: