Семейные хроники Лесного царя. Том 2
Шрифт:
Сегодня с ним все носятся, как курица с яйцом. Отец и Сильван отмыли его от грязи и крови, когда принесли во дворец. Потом лечили… После передали Милене, та покормила его, как маленького, с ложечки. Заодно заставила поесть и своего будущего мужа. Сильван жевал, а сам следил за состоянием Мира так пристально, словно видел каждый проглоченный им кусочек или движение крови по сосудам… А, впрочем, возможно, что и впрямь видел. Забавно, некромант оказался таким же привередливым, как сам Драгомир, поэтому сестрице пришлось равно прикрикивать на обоих, чтобы хоть что-то соизволили пропихнуть в желудки.
Потом
Сестрицу Драгомир никогда не смущался, как и она его, двойняшки ведь, пусть и такие непохожие. Пусть и рожденные по-разному, как сегодня выяснилось… Он молчал, позволяя делать с собой всё, что она считала нужным. А она не ждала от него ответов, то ворчала, то ругалась, то украдкой всхлипывала и тут же весело щебетала о чем-то, о разном. И только изредка прижималась к нему со спины своими мягкими большими грудями, словно бы случайно. Но он чувствовал биение ее сердца, оно выдавало, как же на самом деле безумно Милена волновалась за него.
Потом его натерли лечебными снадобьями, пусть по сравнению с чистой силой отца все эти мази были практически бесполезны, на Драгомире и без них всё заживало с нечеловеческой стремительностью. Но он не протестовал, если родным так спокойнее, он потерпит. Мама напоила его успокоительными отварами собственного приготовления, невыносимо горькими и противными, но Яр быстро прогнал супругу, чтобы не нервировала сына своим похоронным видом, при котором никакой отвар не успокоит. Затем Драгомира снова уложили в отцовскую широкую постель, в середину, обложили подушками. Он очень сомневался, что заслуживает такую заботу. От этих сомнений на глазах сами собой закипали слезы, обжигая веки, скрадывая голос и дыхание…
Яр взял его руку, лежавшую поверх одеяла, притянул к себе, прижался щекой к перебинтованному запястью.
— Мир, если ты можешь говорить, то лучше всё рассказать. Прямо сейчас. Не оставляй всё только себе, поделись, будет легче. Обещаю, я не стану злиться или ругаться, я просто выслушаю. Может быть, смогу дать совет. Но поверь, молчать больнее, чем сказать вслух. Каждое твое слово останется только здесь, об этом будем знать только мы вдвоем, никто больше.
— Я не хочу, пап, — прошептал Драгомир, отводя глаза и безуспешно пытаясь высвободить руку.
— Я тоже не хотел вытаскивать из твоих суставов проволоку, — произнес Яр. — Мне было больно смотреть, не то что разрезать плоть, только начавшую заново подживать. Но я заставил себя. Это нужно было сделать, чтобы ты смог ходить, владеть руками, держать ложку в конце концов. Было очень больно. Твою боль взял на себя Силь, но мою я никогда не забуду. Я бы с радостью поменялся в тот момент с тобой местами, пусть бы Силь кромсал меня, а не я тебя. Но я знал, что я сам себе не прощу слабости в такой момент. Я должен был сделать всё сам, ради тебя, ради себя. Поэтому, пожалуйста, ради нас всех — не молчи! Завтра заговорить будет уже сложнее,
Яр не отпускал его руку, и Мир не посмел отдернуть с силой. Так же как не смел поднять глаза, посмотреть на отца.
— Пап, мне стыдно.
— Я понимаю.
— Мне стыдно за мою глупость. Я сам вошел в эту ловушку.
— Мирош, иногда такое бывает у всех, — заговорил Яр, пытаясь успокоить не словами, словами тут не поможешь, но убаюкать звучанием ровного голоса. — Просто случается. Умом осознаешь одно, но поступаешь так, словно наваждение находит. Тем более, когда вдруг влюбишься…
— Я не влюблялся в Рогволода, — твердо возразил Драгомир. — Ни на минуту. Я хотел, я заставлял себя думать, будто это ослепление и есть любовь. Но на самом деле… Я его боялся. Знаешь, когда вдруг среди леса встречаешь старого медведя, и он видит тебя и поднимается на задние лапы, рыча, огромный, косматый… Рогволод был еще страшнее.
Яр промолчал.
— Я мог отказать ему, — продолжал с горечью раскаянья Мир. — Прогнать его прочь или сразу позвать тебя, но ничего этого я не сделал. Хуже того, я наврал тебе в глаза. — Он сорвался на дрожащий шепот. — Пап, мне было так… плохо! Прости, пожалуйста, и за это.
— Малыш, я тогда правда очень удивился. Если не сказать больше, — признался Яр. — Я понял, что князь попал к тебе, но не сразу сообразил, зачем ты его спрятал от меня. Нет, сейчас я не злюсь на тебя нисколько. Да и тогда не злился, просто я сходил с ума от беспокойства. Прости и ты, что я слишком тебя опекал и не доверял, чем подтолкнул на такой отчаянный шаг.
— Тебе следовало бы запереть меня в подполе и всыпать розгами, — усмехнулся Драгомир, — как делают другие отцы.
— Возможно, так было бы легче для меня, — пробормотал тот, легонько растирая в своей руке тонкие пальцы сына, чтобы не были такими мертвенно холодными. — Но я боялся потерять тебя окончательно. Ты ведь в таком случае сбежал бы из-под замка.
— Да, наверное. Тогда я так и сделал бы, — согласился Драгомир. — Я шел за ним и думал: зачем? Я понимал, что должен послушать тебя и остаться здесь. Но я через силу заставил себя пойти с ним, хотя мне было очень страшно. Я… — он закрыл лицо свободной рукой. — Я отдался ему, чтобы наказать самого себя. Я хотел, чтобы он причинил мне боль. Унизил. Бросил в грязь…
Яр прижал к губам ледяные костяшки пальцев. Драгомир рассмеялся навзрыд:
— И в итоге я получил, что хотел — оказался в грязи! По уши в конском навозе, избитый, раздетый, без чести и гордости. Я хотел, чтобы меня наказали за преступную любовь к тебе, отец. А теперь, вместо того, чтобы выбросить меня за порог, ты уложил меня в свою постель. Жалеешь меня. Целуешь мне руки… Тебе не противно?!
— Мир! Мирош!.. Тише, не надо, не плачь, — зашептал Яр, привстав с подушки, придвинувшись ближе, погладил по вздрагивающему плечу. — Говори, не останавливайся. Дай этому гною вылиться из твоего сердца. Потом будет легче, обещаю. Ты только говори. Обо всём, что с тобой сделали. Расскажи мне всё, не утаивай ничего. Не бойся стыда, стыдно молчать и терпеть, а чтобы честно признаться, нужна сила. Ты у меня сильный, малыш, ты перешагнешь через то, что случилось, и станешь еще сильнее.
Он поцеловал сына в висок, погладил по влажной щеке. Мир всхлипнул: