Семейный архив
Шрифт:
Мне сочувствовали. Последними словами ругали Владимирова. Но никто не мог представить, какой из создавшейся ситуации у меня имеется выход... Я тоже его не видел. Я понимал: на моей литературной судьбе поставлен крест. И тут дело не только во Владимирове («Нет Бога, кроме первого секретаря ЦК КПК Кунаева, и Владислав Владимиров — пророк его»), это расплата за мой роман... Теперь, когда был свергнут Хрущев и понемножку восстанавливалось «доброе имя» Сталина, мой роман являлся уликой... Уликой... Уликой — в чем?.. Точных формулировок не могло быть, зато подразумевалось... Подразумевалось многое...
Я знал, что никто это не напечатает, но я
«Я внимательно прочел Вашу рецензию на мою повесть «Третий-лишний». Она удивила и даже обескуражила меня. Откуда такая желчность, такой издевательский тон, такая ненависть, желание любыми средствами, вплоть до грубейших передержек и подтасовок, скомпрометировать мою повесть?
Вы пишете: «Сюжет новой повести Ю.Герта немудрен. Он и она. И еще «третий-лишний». Судя по всему, сюжет Вас не удовлетворяет. Но как быть, если предмет повести — семья? А семья, при современном утверждении моногамной формы брака, именно так и образуется: он, она и дети?..
Да, проблема воспитания детей и подростков — одна из важнейших. Не даром так волнуют общественность факты, связанные с покалеченными судьбами детей, которые не сумели противостоять вредным влияниям и встали на путь хулиганства, разбоя, оказались в исправительных колониях, на скамье подсудимых! Пусть таких — в процентном отношении — немного, но ведь литератора волнуют не проценты, а человеческая жизнь — каждая, неповторимая, единственная!
«Пошлый адюльтер», пишете Вы. Но дело не в этом. Ваше целомудрие оскорбляет изображаемый в повести адюльтер. Ну, а существование в нашем обществе матерей-одиночек, а дети, отдаваемые матерями в «дом малютки»— это не коробит Ваше нравственное чувство? А распадающиеся семьи, разводы?.. Главное, чего мне хотелось, это взглянуть на «адюльтер» не с позиции «его» или «ее», а с позиции ребенка. Ибо ему-то в конечном счете принадлежит высший суд, хотя чаще всего и суда никакого он не совершает, он только ожесточается сердцем, вера в самых близких, самых любимых людей может угаснуть в нем, и не известно, чем дальше в его судьбе обернется все это...
В рецензии вы избегаете говорить о главном, ради чего и написана вся вещь. Какую цель Вы этим преследуете? Не в том ли она, чтобы дополнить образы повести еще одним, сотворенный на сей раз уже Вами?Я имею в виду образ автора...
Вот он:
«В степень духовного бытия и нравственно ценных человеческих поступков Ю.Герт возводит ползучий эмпиризм мещанского быта, стремясь выдать пошлый адюльтер за наивысшее проявление счастливых людских страстей...»
«Ю.Герт понаторел в иных описаниях и рад бы втиснуть под видавшую виды обложку «Простора» все гоголевские лужи, да жаль время действия в повести зимнее...»
«Неисчерпаемо-муторны краски, которыми Ю.Герт мажет старшее
И т.д.
Но этого мало: оказывается, своих героев это чудовище Ю. Герт «конструирует по схемам, схваченных с чужих ветров концепций».
Вот она, кульминация Вашей мысли! «Чужие ветры» — не больше не меньше! Но какие же, позвольте спросить? Откуда, из каких сторон или стран дующие? Пока Вы, «понаторев» в ругательном жаргоне, лепили образ Ю. Герта из грязи, Вы еще стремились как-то «аргументировать», подкреплять одно ругательство другим. Но здесь и аргументы не требуются! «С чужих ветров» — значит: Герт — «чужой», «не наш человек», значит — «ату его!..»
Я правильно Вас понял?
Но теперь постарайтесь и Вы понять меня.
Вы переоценили свои силы.
Вы думаете, что в Ваших руках — дубина, которая может свободно гулять по головам литераторов — сегодня по моей, завтра по чьим-то еще! Но дубина, при всем несовершенстве и старомодности этого вида оружия, способна еще вызывать некоторое уважение: чтобы оперировать ее увесистой мощью, необходима действительно сила — однако больше той, которая дается простой наглостью, невежеством, попранием элементарных правил человеческого, не говорю уже — литературного общежития.
Потому мне представляется в хилых, но злых и бесчестных Ваших руках — не дубина, а хлыст, предназначенный для публичной порки. Нет, Вы не думали о критике, когда брались за перо, ведь ее цель — выяснить истину, а не подменять ее ложью. Вы думали о единственном — как побольнее уязвить автора, опозорить, ошельмовать и под конец экзекуции уничтожить зловещим выводом по поводу «чужих ветров»... Но рецензия на мою повесть — лишь один из примеров того, какой стиль избираете Вы для «разноса» многих литераторов– казахстанцев!
Член Союза Советских Писателей 1 декабря 1974 г.
Юрий Герт».
Я принес свой «Ответ» в «Простор», дал прочесть моим товарищам. Они ненавидели Владимирова не меньше, чем я, но никто еще не реагировал на его разносы подобным образом. Мне же терять было нечего, я знал, что мою книгу вычеркнули из плана издательства, то есть продолжалась история длиной в десять лет... Мне пожимали руку, одобряли мое намерение — разослать письмо по редакциям газет... И лишь Морис Симашко, находившийся в постоянных контрах с властями, но умевший не только проигрывать, а иногда и выигрывать, посоветовал не заниматься этим бесполезным делом («Как ты не понимаешь, что время дуэлей на пистолетах и шпагах прошло, с этими людьми нужно изъясняться совсем другим способом...»)...