Семейный портрет с колдуном
Шрифт:
– Отвратительный вечер, - процедил колдун. – Этот варвар взбесил меня. Я готов был прибить его на месте.
– И хорошо, что не сделали этого. Мне кажется, ситуация рядовая. Наверняка, вы часто попадали в подобные истории. Отнеситесь к этому с юмором. Вы ведь сами хотели, чтобы я уехала за границу. Можно сказать, вы упустили отличный шанс.
– Не могу, - сказал он, пряча глаза. – Не могу с юмором. Он оскорбил вас.
Колдун, называвший меня мошенницей, устроивший передо мной позорное зрелище со своей любовницей – сейчас он волновался, что посол другого
Ладно вам, милорд Майсгрейв! По сравнению с вами посол Салезии – сама деликатность! Мне стало смешно, но я сдержала усмешку и сказала очень серьезно:
– Не хотите с юмором, подумаем о патриотизме. Разве это не огромная честь – сделать что-то ради страны? Пусть даже ценой своей жизни, а ведь на мою жизнь никто не покушался...
– Ни черта это не честь! – крикнул вдруг граф.
Я ахнула от неожиданности, испуганная его порывом, а в следующее мгновение он обнял меня и прижал к груди, уткнувшись лицом мне в волосы. Я затаила дыханье, боясь пошевелиться, а колдун обнимал меня всё крепче, и сердце у него колотилось – быстро, сильно, неровно.
– Эмили… - выдохнул он, будто звал меня издалека – отчаянно, безнадежно.
– Не переживайте так, - сказала я тихо.
– У вас сердце бьется, как безумное. Это вредно.
– Проклятое сердце, - сказал он и отпустил меня. – Если бы его можно было вырвать и заменить на железное, как у старины Томаса.
– Не надо крайностей, - неловко пошутила я, потому что было неловко видеть язвительного и насмешливого Вирджиля Майсгрейва таким.
– Меня больше беспокоит, что вы слишком неуважительно разговаривали с её величеством королевой. Боюсь, она сильно обиделась. И ей пришлось заплатить в пять раз больше, чем планировали вы…
– Только не бойтесь за её величество, - сказал Вирджиль ядовито. – Этой старухе не убудет. Она заплатила бы и десять тысяч, чтобы замять дело.
– Вы говорите так, будто ненавидите её…
– Ненавижу? Совсем не ненавижу. Она и ей подобные меня раздражают, бесят, - он приблизился ко мне вплотную, почти касаясь губами моих губ, и это волновало и пугало.
– Милорд, посол вас тоже бесил, - сказала я, отступая на шаг, на всякий случай. – Не слишком ли много людей вызывают в вас… недобрые чувства?
– Это другое, - он надвинулся на меня, и я снова попятилась. – Эти бесят своей тупостью, ограниченностью, тупыми, ничтожными целями – набить брюхо, кошелёк, отыметь смазливую бесхитростную вилланку, купив за медяк её невинность. И ещё бесит их самоуверенность – они считают, что так должны жить все, что это нормально. Это нормально для животных, но не для людей. И это сводит меня с ума, а вы… а вы удивительно спокойны!..
– А у вас, по-видимому, другие ценности? – сказала я, уязвленная его словами, потому что они прозвучали, как упрек, а упрекать меня было не в чем. – Вспоминаю, как вы обошлись с бедной леди Хлоей!
– Она показалась вам похожей на невинную вилланку? Да бросьте, Эмили, - он саркастически рассмеялся.
– Там от невинности – только совпадение первой буквы![1]
«А у вас нет и такого совпадения!», -
– Хорошо, ей вы отказали в человечности, - сказала я, глядя колдуну в глаза, - но к кому вы приравниваете себя – к людям или к животным?
– А вы не поняли, что я – самое страшное животное в этом мире?
Сейчас в это вполне можно было поверить. Я подавила желание броситься в спальню и запереться изнутри, и сказала тихо, но четко:
– Не знаю, что насчет животного, но то, что вы - самый отъявленный лжец в этом мире, я уже поняла.
На колдуна это подействовало, как удар по голове. Он сразу поубавил гнева и ярости, и отступил, закусив губу. Он окинул меня взглядом – задумчивым, настороженным, словно определял – известно мне что-то или я блефую.
– Вы ведь не станете отрицать, что солгали мне, милорд, - я почти осязаемо ощутила ледяную стену, выросшую между ними. И мне стало страшно от этого. Ещё страшнее, чем когда посол Салезии потребовал меня в уплату за перемирие, но я уже не могла остановиться: - Солгали и продолжаете лгать.
– Эмили… - начал он, взъерошив волосы, но я не дослушала.
– Подумайте, милорд: вы ничего не хотите мне рассказать?
Несколько секунд я наблюдала, как он мучается – видела, как борется в нем желание заговорить и промолчать. Что же победит? Что же?..
- Мне нечего вам сказать, - произнес он, вложив последний кирпичик в ледяную стену между нами.
– Прекрасно. Тогда – спокойной ночи, - сказала я и зашла в спальню.
– Эмили, - колдун вошел в комнату следом за мной, но я повернулась к нему спиной и встала перед зеркалом, вынимая шпильки из волос.
– Спокойной ночи, - повторила я, но он не ушел.
Он шагнул ко мне и положил руки мне на плечи. Наши взгляды встретились, и я подумала:
«Совсем как на неудавшемся семейном портрете… Если ещё прижаться щекой…».
Невольно я приняла такую же позу, как во время сеанса у мастера Леонсио – сложила руки и чуть наклонила голову к плечу.
– Не сердитесь на меня, - прошептал Вирджиль Майсгрейв и поцеловал меня в щеку долгим поцелуем.
Я закрыла глаза, растворяясь в этой близости, в этом поцелуе. Точно так же глупые незабудки тянулись к солнцу, не зная, что им никогда не быть вместе. И блистательное солнце безжалостно и мимоходом сожжет их, превратит в сухие былинки, которые потом рассыпятся в прах.
– Вот теперь – спокойной ночи, - сказал колдун и вышел из спальной комнаты, а я осталась одна.
Будто меня подхватил ураганный вихрь, покружил, донес до постели и бросил, улетев в дальние дали.
Наверное, можно было позвать Летицию, чтобы вскипятила воды и положила в постель грелку, но я решила не беспокоить служанку. Вполне смогу раздеться сама. Сняв синее платье, я повесила его в шкаф и долго смотрелась в зеркало. Вирджиль сказал, что в нем не покажется королева. Получается, королева общалась с сэром Томасом? Эта мысль мне совсем не понравилась, и я решила поскорее лечь спать, чтобы ни о чем не думать.