Семиозис
Шрифт:
«Тепло и солнечный свет, Най, – сказал Стивленд на стекловском. – Я просить Най нести мы еду».
«Вы вернуть мы оружие», – написала она, вроде как не замечая Ная.
Я задумалась над объяснением, но Стивленд меня опередил:
«Оружие быть они с равенство, поймите, потому что мы также верим в осторожность, а вы пытаться мы убивать».
«Мы. Ты быть растение», – написала она и произнесла это вслух. Кажется, я поняла как скрежещет «быть».
«Я быть равный», – заявил Стивленд.
Она снова фыркнула. Най выставил на стол радужные плоды,
Я показала пример: я не завтракала и проголодалась. Она немного помедлила, но вскоре уже аккуратно лакала чай из мисочки. Най сел рядом с работником и с улыбкой подал ему тарелку с овощами. У него по глазам шли сероватые полосы, на внутренней стороне локтей не было меха и горели красные растрескавшиеся шрамы. Когти у него были маленькие и загнутые, словно ногти, отрастающие после удара. Я пояснила Наю, что это значит.
Он смотрел в пол так долго, что Видеть-Ты это заметила. Наконец он снова посмотрел на работника.
– Стивленд, скажи, чем их кормить, и я приготовлю это.
«Спроси у них, что они хотят есть, а я помогу тебе сделать эту еду полезной. Они будут есть больше, если предложить им еду, которую они считают желанной».
Бартоломью отставил свою тарелку, взял грифельную доску и передал Видеть-Ты вопросы Ная. Слаще? Соленее? Жареного лука? Мяса? Что любят дети стекловаров? Похоже, эти вопросы вызвали у нее раздражение.
«Хотим-мы одежда».
– Эй! – сказала я. – Мы ждали, когда вы ее попросите. – Я встала, открыла комод, стоявший у стены, и вытащила оттуда накидки. – Хватай свою.
Вместо этого она взяла блюдо с запеченным оленьим крабом, принюхалась – и уставилась на нее. Я запоздало поняла, что по краю шли стекловские слова, означающие разную еду. Она сказала что-то, очень негромко. Воздух запах чуть слаще. Какое-то запаховое слово?
Она взялась за стило: «Возможно мы не все согласны мы».
– Непростая грамматика, – отметил Бартоломью. – Она сказала: «Возможно, среди нас всех нет согласия». То есть царицы, как всегда, начнут спорить. И это создает интересную ситуацию. Или, наверное, ярче освещает уже существующую. Мы видели, что они дерутся друг с другом. Надо ли нам относиться ко всем одинаково? Или нам стоит разделять и властвовать?
– Скажи ей, что согласные получат не только одежду и еду, но и укрытие. – Бартоломью выразительно поднял брови. – Ну я же обещала агрессивность, так? И я говорила серьезно. Сотрудничайте – и получите дом. Посмотри на дождь. – Я подняла накидку. – Это твоя, Видеть-Ты? Ккак? Дом, накидка, укрытие, еда! Мы даже работать вам разрешим. Да? Тсии! Вот, держи.
Я подошла к ней, стараясь делать вид, что оказываю большую честь (и так оно и было), и набросила на нее ее серовато-зеленую накидку.
Решающий момент.
Бартоломью начал что-то писать.
«Я желать-мы дом», – ответила она, не дав ему даже закончить.
Вбежала мокрая Сосна:
– Я слышала, она говорит!
Я решила сделать вид, будто
«Определить «мы» возможно», – написал Бартоломью.
«Мы значить мы-семья».
– Сколько? – тут же вопросила Сосна.
Я собиралась задать тот же вопрос, но без такой встревоженности, а Бартоломью уже писал его – без всякой встревоженности.
«Три основных, четыре работника, двое детей. Они с вы не драться».
– Почему? – проорала Сосна.
«Она возможно что», – написала Видеть-Ты, мотнув головой в сторону Сосны. Перевод: «Кем она себя считает?»
– Ты знаешь, кто я, – сказала Сосна. – Почему они не будут нападать? Что вы вообще тут устроили? Ну-ка, дай мне кисть!
Сосна схватилась за кисть, которую держал Бартоломью. Тот ее не отпустил. Видеть-Ты посмотрела на свою кисть, вздыбила ряд кучеряшек на спине, а потом обмакнула фетровый кончик в краску и снова начала писать. От нее пошел цветочный запах, который был мне знаком, но который я не смогла назвать.
«Те без матерей нападать. Матери управлять своя семья, сирот больше семей и управляют страхом всеми. Сироты приказали напасть на вы захватить город. Сироты сжигают красивый куст Стивленд чтобы дать вы страх. Теперь я без сирот возможно безопасна, дом, еда, одежда, сухо, тепло, отдых, мир, счастье».
Она писала медленно.
Мы молча прочитали, а потом Бартоломью сказал:
– Это многое объясняет.
– Если этому верить, – проворчала Сосна.
Видеть-Ты уставилась на Стивленда, что-то сказала и написала:
«Многие умирать когда мы кочевать. Многие матери. Мы вернуться или умереть. Город дать здоровая жизнь. Возможно».
Это был вопрос.
– Мы вас принимаем, – проговорил Най дрожащим голосом.
Я повернулась и увидела, что он зачитывает сообщение на стекловском на стволе Стивленда. Най обхватил работника за плечи и прижал к себе. Лицо у него было такое, будто он вот-вот засмеется или заплачет.
– Если семьи такие маленькие, то у нас остается много враждебно настроенных сирот, – сказала Сосна без смеха.
– Спроси у нее, зачем они зажарили Роланда? – спросил Най, почти со слезами. – Пожалуйста, спроси!
Бартоломью записал его вопрос.
Она опустила голову, а потом написала: «Сироты говорить вы есть мертвых как орлы. Я говорить нет – и если нет, вы жить. Я пробовала музыка-палка, но украсть она. Я любить музыка. Я любить еда. Я любить живы вы».
Она положила кисть и почесала болячку у глаза. Мне хотелось схватить ее за руку и заставить прекратить это. Мне хотелось схватить ее и закружиться с ней по комнате. Мне хотелось схватить Стивленда и обнять его, потому что он наверняка чувствовал то же, что и я, или обнять Ная или Бартоломью… Но я боялась ее испугать. Вместо этого я взяла у Бартоломью кисть и написала: «Друзья».