Семья Ладейщиковых
Шрифт:
Осень наступает неслышно, по-лисьи. Ее дыхание почувствуешь как-то вдруг, неожиданно: по серебристой паутине, что, блеснув, пролетела мимо тебя, по шелесту берез, у которых среди темной зелени нет-нет и мелькнет желтый листок, как у человека на висках седина. Или где-нибудь в кустарниках, у какой-нибудь быстрой родниковой речушки вспыхнет багряным пламенем рябина, а в чащобе зашумит могучими крылами чуткий глухарь, вспугнутый с брусничника, — это значит, ты встретил осень красивую, коварную, недолгую.
А там, не успеешь и оглянуться, завоют предзимние холодные ветры, тоскливо завздыхают старые корабельные сосны, и вдруг, в одну
Нет, не знала Тоня на свете лучше края, чем ее родной уральский край. Еще девочкой она с отцом облазила горы, исходила ягодную глухомань.
Зимой она ходила на лыжах. Когда отца одолела проклятая болезнь, из-за которой он бросил заводскую работу и поселился на озере сторожем, Тоня частенько бывала у него на озере.
И в этот раз она, приехав на каникулы, потащила Петра к отцу.
То были чудесные вечера, родившие настоящую любовь у Тони!
Дед Матвей уходил спать, а они сидели вдвоем у костра, вели всякие разговоры или просто молчали. И молчание тогда казалось им значительным: думали они об одном и том же. Тоня изредка подбрасывала в костер валежнику, Петр ворошил головешки палочкой, и тысячи быстрых искорок устремлялись в густую синеву и моментально гасли. За шалашом чернела стена леса, туман стлался по озеру, пугливые отблески костра прыгали на дедовом шалаше.
Задумчивым было лицо у Петра. Тоня чувствовала себя необходимой Петру, необходимой всему миру и самой себе.
Днем они рыбачили, варили уху, спорили, смеялись, шли в лес за цветами или земляникой. И в лесу Петр впервые поцеловал ее. Она и до сих пор помнит запах его теплых губ — они пахли тогда лесной земляникой…
Потом появился Бадейкин. Он нарушил их одиночество. Не виделись они три года. Был Никита все таким же: худощавым, непоседливым и, пожалуй, по-ребячьи наивным. Никита обрадовался встрече с Тоней, но с Петром поздоровался сухо, поглядел на него исподлобья и даже не спросил ни о чем. Тоня невольно сравнила Никиту с Петром, и это сравнение было не в пользу Бадейкина. Раньше она дружила с Никитой и — смешно вспомнить — однажды они даже поклялись друг другу в вечной дружбе.
Петр замкнулся, заскучал. Никита не замечал его, будто Ладейщикова здесь вовсе и не было, разговаривал только с Тоней. В конце концов и Тоня прониклась неприязнью к Бадейкину, и на другой день Петр и Тоня покинули гостеприимный берег озера.
Когда Тоня уезжала в институт, она поняла, что любит Петра. И судьба ее решилась. Окончив институт, Тоня попросила назначение в родной город, на механический завод, и вышла за Петра замуж. Вскоре его назначили директором городского кинотеатра.
Первое время жили дружно. Петр относился к Тоне предупредительно, ласково, а какая женщина не ценит ласки? Приходя с работы, Тоня забирала от матери Славика, приводила в порядок свои нехитрые домашние дела и с нетерпением поджидала Петра. Потом они ужинали, обменивались новостями, играли со Славиком, а уложив его спать, занимались каждый своим делом.
Однажды Тоня засиделась над чертежом до полуночи.
Недавно мастер Семен Кириллович Кочнев сказал ей:
— Ломаю я над одним голову, а придумать ничего не могу. Ты пограмотнее меня, давай мозговать вместе, авось получится. Жалуются ребята — расточные резцы не годятся для силового резания. Оно и верно так. Менять конструкцию надо.
Она знала это: расточные резцы очень неудачной конструкции, часто ломались. Тоне и раньше приходила мысль: надо что-то делать! И все откладывала. А теперь она принялась за дело. Поговорила с Кочневым, начальником цеха, с токарями. Понемногу стало ясно, в каком направлении устремить поиски. Это дело увлекло, и Тоня отдавала ему свободные часы.
В этот вечер Петр принес подшивку «Огонька» и, примостившись на кушетке, смотрел картинки. Когда кончил, подошел к Тоне, заглянул через ее плечо на чертеж и сказал:
— Уже полночь, Тоня. Давай спать.
Она устало откинулась на спинку стула, на минуту закрыла глаза, потом повернулась к Петру и проговорила:
— Бьюсь, бьюсь над этим несчастным резцом и ничегошеньки у меня не выходит. Взгляни, — она взяла в руки кальку, — можно было бы эту сторону свести на конус…
— Э, — отмахнулся Петр. — Конус-синус и прочее в этом роде. Какое это имеет отношение к тому, что я хочу спать?
Тоня обиделась. Она хотела, чтобы Петр знал, как трудны ее поиски и какое это интересное дело — что-то искать и находить. Она хотела рассказать ему, с каким нетерпением ожидают в цехе новый резец и как обрадуются токари, если ей удастся найти удачную конструкцию.
Но Петр остался равнодушным. Тоня высказала ему это. Он не ожидал ее упреков, выслушал их с виноватым видом, чуточку склонив голову набок. Когда Тоня умолкла, Петр обнял ее за плечи и сказал:
— Сразу и обиделась. Я действительно спать хочу. А потом: я бы все равно ничего не понял.
— Неправда, — возразила Тоня. — Ты, если захочешь, все поймешь, все сделаешь. Ведь разобрал же в прошлый раз приемник по винтику, исправил — сложная вещь, а захотел и сделал.
— Ну, ладно, хватит.
От этого разговора на душе у Тони остался горький осадок, появилось чувство неудовлетворенности. За последнее время она стала замечать, что интересы Петра сузились. Теперь он уже не загорался каким-нибудь увлекательным делом. Бывало они читали вместе новые книги, делились мнениями, которые зачастую резко расходились, и бурно спорили. Она очень любила такие вечера. Прошлым летом Петр завел себе мотоцикл, что-то переделывал в нем, переставлял, советовался с Тоней и шутил:
— Замечательно, когда дома есть свой инженер.
Потом он купил приемник, пристроил к нему проигрыватель, накупил литературы по радиотехнике. Тоня с улыбкой качала головой, дивясь непостоянству его увлечений, и радовалась, что Петр так просто и на лету усваивает сущность любого дела.
А сейчас Петр охладел ко всему, все интересы его как-то сосредоточились на мелочных взаимоотношениях между сотрудниками кинотеатра. И именно эта мелочность раздражала Тоню. Петр стал приходить домой задумчивым. Поужинав, ложился на кушетку и молчал. Иногда непроизвольно высказывал отрывки своих дум вслух: