Семья Ладейщиковых
Шрифт:
— Все-таки наглец! Учить меня будет, а у самого молоко на губах не обсохло.
— О ком это ты? — спрашивала Тоня.
— Да один мальчишка, Никифоров, киномехаником решил меня сделать, — усмехался Петр.
Тоня подсаживалась к нему, пытаясь отвлечь его от невеселых размышлений.
Он вступал в разговор неохотно, а другой раз просто поднимался и говорил:
— Пожалуй, и спать пора. Устал что-то сегодня.
Как-то Петр пришел домой позднее обычного и сильно выпивши. Он с трудом снял пальто. Она наблюдала за ним молча,
— Не придавай значения пустякам. Выпил, ну и что из этого? Встретил друзей — вот и вся история.
— Слишком часто ты их стал встречать. И что-то не нравятся мне твои друзья.
— Хватит. Мне надоело это слушать.
Совсем недавно, кажется, в мае, Петр привел домой товарища, который отрекомендовался Сергеем Мамкиным. Он не понравился Тоне с первого взгляда. Было в нем что-то пронырливое, блудливое. Юркий, маленький, остроносый, с челкой на лбу, он наговорил Тоне кучу любезностей и сразу же заявил, как бы оправдывая свое посещение, что Петр Алексеевич это такой человек, словом, таких мало — золотая душа!
Тоня недовольно взглянула на Петра, ожидая, что он рассердится на это откровенное подхалимство. Но Петр, улыбаясь, покачал головой и сказал:
— Это ты, Мамкин, ни к чему говоришь.
— А когда я пустое говорю? Когда? — и, прищурившись, выжидательно поглядел на Петра. Тот отвел взгляд и обратился к Тоне:
— Ты нам собери что-нибудь закусить.
С чувством отчуждения собрала на стол. Она подумала о том, что, хотя этот человек и неприятен ей, но он сослуживец мужа и пока ничего плохого она о нем сказать не может и, стало быть, надо его принять.
Разговор за столом велся непринужденно и больше о служебных делах. Тоня сидела у печки, читала и прислушивалась к разговору. Снова волна неприязни поднялась в ней, когда она слышала, как Мамкин перемывал косточки своим сослуживцам. Он требовал незамедлительно уволить какую-то Марью. Когда Петр попытался возразить, Мамкин удивился и заявил:
— Да гоните вы ее в шею, Петр Алексеевич! Это же крыса! Ябеда. Все пронюхает, все передаст. Разве я худа тебе желаю?
И Петр подтвердил, что Мамкин прав. Тот спросил:
— Когда-нибудь я тебе плохое советовал? Скажи, советовал?
Тоня еле дождалась конца затянувшейся трапезы. Когда Мамкин, рассыпая комплименты направо и налево, легонько покачиваясь, наконец, ушел, Тоня закрыла за ним дверь на ключ, словно боясь, что он вернется, и твердо заявила Петру:
— Это первый и последний раз. Чтобы ноги здесь не было этого человека. Нашел товарища!
— Я тебя и не спрошу.
— Спросишь! А не спросишь, обоих не пущу.
Петр пытался возразить, но вскоре лег на кровать и заснул.
Через
— Не может быть! — встрепенулся Петр.
— Да ты что, Петр Алексеевич, не веришь мне?
— Обожди здесь, — сказал Петр Тоне, и они вышли.
Мамкин, уходя, любезно раскланялся с Тоней, она отвернулась. Петр вернулся перед началом. Он ничего не сказал о случившемся, но она видела, что муж расстроен. Уже начался журнал, когда Петр наклонился к ней и сказал:
— Ты говоришь: выдержки больше. Разве с такими олухами выдержишь?
— Я тебя что-то не пойму.
— Тут понимать нечего. Пришел Леонид Леонидыч из исполкома, он еще днем звонил. Я эту недотепу Марью предупредил: пропусти безо всяких. Нет! Назло сделала. Чуть скандал не закатила. Леониду Леонидычу неудобно стало, ушел. И я оказался в неловком положении.
На них зашикали, но Тоня, усмехнувшись, все-таки сказала:
— Мамкин бы пропустил.
— Что ты меня Мамкиным укоряешь, в самом деле! — вскипел Петр.
После кино Петр вызвал в кабинет Марью, пожилую симпатичную женщину, накричал на нее. А когда она его стала стыдить, Петр окончательно взбесился, ударил кулаком по столу и выгнал женщину из кабинета, бросив ей вдогонку:
— Можете убираться на все четыре! Я вас увольняю!
Тоня впервые видела мужа таким: глаза налились кровью, на щеках выступили красные пятна. Был он каким-то чужим, противным и ей даже сделалось страшно. Она промолчала. Только идя домой, Тоня выговорила ему все, потребовала извиниться перед билетершей. Петр не сразу отозвался на ее слова.
— Я в твои дела не лезу и ты в мои не суйся, ясно? — проговорил он и, помедлив, добавил: — Хотя и мне есть что сказать.
— Говори.
— Не стоит.
— Говори, коль начал.
— И скажу. Я тебя не контролирую, когда ты с Бадейкиным шашни заводишь.
Тоня от неожиданности остановилась. Ей трудно стало дышать. Никогда еще Петр ее так не обижал. А он не остановился, шел, сунув руки в карманы пиджака, ссутулившись.
За весь вечер они не проронили больше ни слова.
Полоса отчуждения, вначале чуть заметная, расширилась. Тоня иногда останавливала взгляд на муже. Слегка вьющиеся густые волосы, высокий лоб, крупные черты лица, круглый подбородок и широкий нос. Знакомое, сосредоточенное выражение лица, которое, кажется, вот-вот сменится улыбкой и она услышит от него что-нибудь задушевное, радостное. Но в его лице появились незнакомые жесткие черточки. Они пугали ее, отталкивали. Она уже слышала его неласковый с хрипотой голос: «Чего смотришь? Давно не видела?» и действительно, Петр, почувствовав на себе ее взгляд, поднимал голову и спрашивал: