Семья Рубанюк
Шрифт:
— Тяжело слушать, как умирает любимый человек… Но еще тяжелее ничего не знать… Не знать, о чем она думала все это время, что переживала…
Он закрыл глаза рукой, и отец тихонько пошел из светлицы, плотно прикрыв за собой дверь.
Оксане, которая проводила мать домой и прибежала справиться о времени отъезда, Остап Григорьевич шепотом сказал:
— Не ходи!
— Он один? — тоже шепотом спросила Оксана.
— В общем, пока не ходи…
Оксана, неслышно ступая, пробралась на кухню, к Катерине
— Давайте помогу, — предложила Оксана, проворно снимая шинель. На груди ее легонько звякали медали.
— Зачем тебе пачкаться? — запротестовала Катерина Федосеевна. — Я зараз подмету — и все… Белить потом уже буду.
Отворачивая засученные рукава и опуская подоткнутую юбку, она остановилась около невестки, с интересом посмотрела на ее награды.
— Это что у тебя, Оксана?
— Наградили, мама… Это вот Красная Звезда, это «За отвагу», «За боевые заслуги».
Катерина Федосеевна, отведя мокрые руки в сторону, уважительно смотрела на невестку.
— Молодец, доченька! — сердечно сказала она. — Ну, я и знала, что вы обое — Петрусь и ты — пошли на войну с открытой душой… Расскажи про него. Как он там? Что-то болит у меня об нем сердце…
— Ничего, мама, он жив, здоров; а вообще досталось на его долю в эту войну… Был в окружении и ранен был.
Катерина Федосеевна забыла обо всех своих хозяйственных заботах, слушая ее. Теперь, когда почти вся семья собралась вместе, а Петро был где-то далеко, ей казалось, что именно он ближе всех ее сердцу и что никому из родных ей людей не угрожали такие опасности, как ему…
Лицо Катерины Федосеевны то бледнело, то покрывалось легким румянцем, когда она слушала о том, что пришлось пережить сыну. Оксана порывисто обняла ее.
— Самое страшное осталось позади, мама… Вернется Петрусь наш! И придет со славой; вы же знаете, какой он у нас…
— Скорей бы возвращались все по домам…
С минуту сидели молча. В хате то темнело, когда осенние облака закрывали солнце, то снова светлело. Со двора доносились голоса Остапа Григорьевича и Атамася.
— Видно, мы сегодня уже не поедем, — сказала Оксана, посмотрев через окно на солнце.
— А ты еще не знаешь? Ваня дал согласие до завтра погостить.
— Вот это хорошо! Я еще с мамой своей не наговорилась… Подмету и пойду…
Оксана побрызгала из кружки пол и принялась мести. Мела она осторожно, не поднимая пыли. «Не разучилась в своем госпитале черную работу делать, — одобрительно подумала Катерина Федосеевна, наблюдая за невесткой. — О батьке своем ничего не говорит… Крепкая…»
Но не такой уж крепкой оказалась Оксана. Закончив уборку, она стряхнула шинель, надела ее и подошла к зеркалу, висевшему на стене. За его старенькую, почерневшую
Оксана вынула ее, подошла к окну. На снимке, сделанном давно каким-то фотографом-любителем, были ее отец и Остап Григорьевич. Оба в остроконечных красноармейских шлемах времен гражданской войны, в шинелях с широкими матерчатыми нашивками на груди, они стояли, вытянув руки по швам.
Оксана медленно, словно сразу ослабев, прижала фотографию к груди и, сделав несколько неверных шагов, бросилась на постель.
Катерина Федосеевна постояла над ней, потом села рядом и осторожно положила руку на ее вздрагивающее плечо.
— Ну, заспокойся, дочко, — проговорила она ласково. — Что же теперь сделаешь? У каждого в семье горе, надо как-то его пережить…
За дверьми послышался кашель деда Кабанца, и Катерина Федосеевна вышла проводить его в горницу. Когда она вернулась, Оксана сидела с припухшими, красными от слез глазами, устремив взор на фотографию.
— Я ее возьму, мама, — попросила она.
— Бери, бери…
Катерина Федосеевна помыла над ведром руки и, накинув на голову платок, собралась вынести воду.
— Вы, мама, бумаги Петра сохранили? — спросила Оксана. — Помните, я передавала вам?
— Принести? Они у меня на чердаке были спрятаны.
— Принесите, пожалуйста… Петро в письме спрашивал о них, очень беспокоился…
На кухню вскочил с большой жестяной банкой озабоченный Сашко.
— Давайте горячей воды, мама, — попросил он.
— Зачем она тебе?
— Нужно… Дайте…
Сашко сразу подружился с Атамасем, все время пропадал около автомашины; вода, видимо, требовалась его новому другу.
— Иди ко мне, Сашунчик, — позвала Оксана.
— Некогда.
Сашко все же подошел. Чем больше подрастал он, тем заметнее становилось сходство с Петром. Такой же крутой лоб, большие темные глаза, такие же губы, как у Петра. Оксане было приятно смотреть на паренька, и она, стараясь задержать его подле себя, спросила:
— Что же за дела такие неотложные у вас с Атамасем, что ты не можешь и минутки мне уделить?
— Радиатор будем промывать.
— Вон что!..
Сашко слегка отвернул борт ее шинели, поглядел на награды.
— У Ивана нашего больше, — установил он.
— Так он же командир дивизии.
— Алешка спрашивал про вас, — вспомнил вдруг Сашко. — Я за дедом бегал, а он верхом ехал…
— Леша? Костюк? Он, что же, не в армии? — удивилась Оксана.
— Нет. Был в полицаях, а потом в лесу, с партизанами.
— В полицаях?
Катерина Федосеевна, наливая кипяток в жестянку, принесенную Сашком, пояснила:
— В полицаях он по заданию был. От партизан.
— Очень хотелось бы его повидать, — сказала Оксана.