Семья Тибо (Том 1)
Шрифт:
– А ведь я не знаю даже вашей фамилии, - вдруг сказал он.
– Рашель Гепферт. Двадцати шести лет. Подбородок овальный. Нос средний...
– И все зубы целы?
– Сами сейчас увидите, - воскликнула она, нетерпеливо подвигая к себе блюдо с колбасой.
– Смотрите, она, должно быть, с чесноком.
– Подумаешь, - возразила она.
– Обожаю все простецкое.
Гепферт... И когда Антуан подумал, что она, пожалуй, еврейка, в нем сразу восстало то немногое, что еще сохранилось от воспитания, но ровно настолько, чтобы придать всему приключению пикантную остроту, позволить себе насладиться свободой и необычностью
– Отец у меня был еврей, - объявила она без всякой бравады, как будто отгадав мысль молодого человека.
Официантка с нарукавниками, как у молочницы, подала карточку.
– Mixed grill? [41]– предложил Антуан.
Лицо Рашели осветилось очень странной улыбкой, которую она, как видно, не смогла сдержать.
– Отчего вы смеетесь? Ведь это так вкусно. И чего тут только нет. Все пережарено вместе, почки, бекон, сосиски, котлеты...
– И вдобавок кресс-салат и яблочное суфле, - вставила официантка.
41
Жареная смесь (англ.).
– Знаю, полакомлюсь с удовольствием, - сказала Рашель, и отблески веселого смеха, который она старалась подавить, казалось, все еще сверкают в ее загадочных глазах.
– А пить будете?
– Буду - пиво.
– Я тоже. И похолоднее.
Она с хрустом жевала листочки маленького сырого артишока, а он не сводил с нее глаз.
– Обожаю приправу с уксусом, - сказала она.
– Я тоже.
Ему так хотелось, чтобы их вкусы сходились во всем. Приходилось сдерживать себя, чтобы не перебивать ее на каждом слове, не восклицать: "Совсем как я!" Все, что она говорила, все, что делала, совпадало с тем, чего он от нее ждал. И одевалась она так, как, по его представлению, должна одеваться избранная им женщина. На ней было старинное ожерелье из янтаря, и крупные бусины, удлиненные, прозрачные, напоминали какие-то плоды - не то огромные ягоды винограда из Малаги, не то сливы, налившиеся на солнце. А под янтарем ее молочно-белая кожа лучилась так, что у него кружилась голова. Антуану казалось, что возле нее он похож на изголодавшегося, которому никогда не насытиться. "Как она меня поцеловала!.." - снова подумал он, и сердце его заколотилось. И вот она здесь, напротив него, точно такая же... Она улыбалась!
На стол поставили две кружки пенистого пива. Обоим не терпелось его попробовать. Антуану приятно было сделать первый глоток одновременно с Рашелью, не сводя с нее глаз; терпкая пенистая влага смочила ему язык, стала теплой в то самое мгновение, когда тот же ледяной напиток холодил язык Рашели, и он испытал такое ощущение, будто губы их снова слились. У него потемнело в глазах, но тут до его сознания дошел ее голос:
– ...и женщины помыкают им, как лакеем, - говорила она.
Он взял себя в руки.
– А что за женщины?
– Да мать его и служанка. (Он понял, что Рашель говорит о семье Шаль.) Старуха называет сына не иначе, как Болван!
– Согласитесь, кличка к нему подходит.
– Не успеет прийти домой, как она уже начинает его пилить. По утрам он чистит им обувь на лестнице, даже девчушке ботинки чистит.
– Как? Господин Шаль?
– посмеиваясь, спросил Антуан. И он представил себе этого чудака -
– Они вступили в сговор и просто грабят его! До того дошло, что вытаскивают у него из кармана деньги, прикидываясь, будто перед его уходом чистят ему щеткой спину. А в прошлом году старуха подписала уйму долговых расписок, тысячи на три-четыре франков - подделала подпись сына. Право, мы думали, господин Шаль заболеет от огорчения.
– А как же он поступил?
– Разумеется, все выплатил. За полгода, в рассрочку. Не мог же он донести на мать.
– А мы-то все, встречаясь с ним каждый день, ничего подобного и не подозревали.
– Вы никогда не бывали у них?
– Никогда.
– Теперь обстановка у них просто нищенская. Но видели бы вы убранство в их комнатах еще года два тому назад. Зайдешь, бывало, в их квартиру, выложенную паркетом, с деревянной обшивкой на стенах, изящными панелями над дверями, - и, право, кажется, что перенесся в век Вольтера. Мебель с инкрустацией, фамильные портреты, даже старинное серебро.
– Куда же все делось?
– Все тайком распродали эти ведьмы. Возвращается однажды вечером господин Жюль домой и видит: секретера эпохи Людовика Шестнадцатого как не бывало, а потом исчезли шпалеры, кресла, стенные часы, миниатюры. Даже портрет деда - этакого видного молодца в мундире, с треуголкой под мышкой, перед развернутой картой.
– Дворянское звание, полученное за военные заслуги?
– Вероятно. Он служил в Америке под начальством Лафайета 55 .
Антуан отметил, что она словоохотлива и рассказывает недурно, приводит красочные подробности. Явно умна. А главное, склад ее ума, манера наблюдать и запоминать были именно такими, какие он высоко ценил.
– У нас дома он никогда ни на что не жалуется, - сказал Антуан.
– Ну я-то не раз по вечерам видела, как он выползает на лестницу поплакать!
– Нет, просто не верится!
– воскликнул Антуан.
И восклицание его сопровождалось таким живим взглядом, такой улыбкой, что она сразу забыла обо всем и стала думать только о нем одном.
Он спросил:
– Они и в самом деле дошли до крайней нужды?
– Да какое там! Все деньги старухи прячут в кубышку. И себе ни в чем не отказывают, уверяю вас. А ему закатывают сцены, если он купит себе грошовую пастилку! Ах, если бы я вам порассказала все, что о них говорят в доме!.. Например, Алине захотелось... отгадайте-ка чего?.. Женить на себе господина Жюля! Не смейтесь, она свое чуть-чуть не получила! Действовала в сговоре со старухой. По счастью, в один прекрасный день они рассорились...
– И Шаль был согласен?
– Э, да он в конце концов согласился бы, ради Дедетты. Обожает ее. Надумают они чего-нибудь от него добиться и тут же начинают угрожать, что отправят девочку в Савойю, на родину Алины; он заливается слезами и обещает сделать все, что бы они ни пожелали.
Он не слышал, о чем говорит Рашель: смотрел, как шевелятся ее губы, которые он целовал, красиво обрисованные губы, посредине пухлые, а в уголках они сходятся в тонкую черточку; когда она молчит, уголки губ слегка приподняты, будто она собралась улыбнуться и раздумала, и полуулыбка эта не насмешливая, а мирная, веселая.