Семья Тибо, том 1
Шрифт:
Наверху, в спальне, у постели больного остались только Адриенна с пожилой монашенкой, и они не заметили, что вот-вот начнется приступ. Когда же их внимание привлекло одышливое дыхание больного, кулаки уже судорожно сжались, голова откинулась назад, так как свело шейные позвонки.
Адриенна бомбой вылетела в коридор:
— Сестра!
Никого. Она помчалась в прихожую.
— Сестра Селина! Господин Антуан! Скорее!
Крик ее услышал Жак, сидевший все это время в кабинете вместе с Шалем; не успев опомниться, он бросился в спальню.
Дверь была открыта. Он зацепился
Нервические подергивания утихали, восстанавливалось кровообращение. Бессмысленно блуждавшие зрачки появились, уставились в одну точку; постепенно возвратились к жизни глаза, и, казалось, больной заметил молодое лицо, склонившееся над ним. Узнал ли он блудного сына? И даже если настал миг просветления, удалось ли ему отсеять реальное от разорванных видений, заполнявших его бред? Губы его шевельнулись. Зрачки расширились. И внезапно в этих тусклых глазах Жак поймал знакомое по воспоминаниям выражение: раньше, когда отец хотел припомнить забытую дату или имя, взгляд его принимал как раз такое внимательно-туманное выражение, чуть начинал косить.
Жак выпрямился, опираясь на кулаки и чувствуя, как ему перехватило горло, машинально пробормотал:
— Ну как, Отец? Ну как? Как ты себя чувствуешь, Отец?
Веки г-на Тибо медленно опустились. Нижняя губа еле заметно задрожала, а вместе с ней и бородка; потом дрожь, усилившись, распространилась по всему лицу, захватила плечи, грудь: отец рыдал. Из обмякших губ вырывалось бульканье, — так булькает пустая бутылка, опущенная в воду; пожилая монашенка протянула руку и вытерла больному кусочком ваты подбородок. А Жак, не смея шевельнуться, ослепший от слез, все еще стоял, согнувшись над этой зыбящейся массой, и тупо твердил:
— Ну, ну, Отец… Как ты себя чувствуешь? А? Как ты себя чувствуешь, Отец?
Антуан, вошедший в спальню вместе с сестрой Селиной, замер на пороге, заметив брата. Он не мог понять, что произошло. Впрочем, он и не старался понять. В руке он держал градуированный стакан, чем-то наполовину наполненный. Сестра несла какой-то сосуд, полотенца.
Жак выпрямился. Его отодвинули в сторону. Занялись больным, подняли одеяло.
Он отошел в самый угол спальни. Никто не обращал на него внимания. Остаться здесь, глядеть на эти муки, слышать крики? Нет… Он подошел к дверям и, переступив порог, сразу почувствовал облегчение.
В коридоре было темно. Куда пойти? В отцовский кабинет? Он уже достаточно насладился беседой с г-ном Шалем,
Единственная запертая комната, где можно укрыться, — это комната Жиз. Ну так что же такого? Жиз ведь в Англии!
Шагая на цыпочках, Жак пробрался в комнату Жиз и задвинул засов.
И сразу же наступило успокоение. Наконец-то он один после целого дня и ночи этой непрерывной подневольщины!
В комнате было холодно. Электричество не действовало. Запоздалый свет декабрьского утра уже пробивался сквозь планки ставен. Как-то не сразу связал Жак это темное убежище с мыслью о Жиз. Он наткнулся на стул, сел и, зябко сложив руки, весь съежившись, ни о чем не думая, застыл в этой позе.
Когда Жак очнулся, дневной свет уже просачивался сквозь гардины, и он вдруг узнал их синенькую полоску… Париж… Жиз… За время его сна, оказывается, ожила забытая декорация. Он огляделся. Каждого из этих предметов он касался сотни раз, — тогда еще, в прежней жизни… А где же его фотография? Рядом с портретом Антуана на обоях выделялся квадрат посветлее. Значит, Жиз сняла ее? С досады? Да нет! Увезла с собой! Ясно, увезла с собой в Англию! Ох, значит, придется начинать все сначала… Он встряхнулся, как попавший в сети зверь, который при каждой попытке вырваться запутывается все сильнее. Жиз в Англии. К счастью! И вдруг он почувствовал к ней ненависть. Всякий раз, когда он думал о Жиз, он сразу же падал в своих глазах.
Ему так страстно хотелось отделаться от этих воспоминаний, что он вскочил со стула, собравшись бежать прочь из этой комнаты. Да, но он забыл об отце, об этой агонии… Здесь, по крайней мере, он наталкивается только на тень: а это почти одиночество… Он снова отошел в глубь комнаты и присел перед письменным столом. На бюваре отпечатались строчки, он узнал почерк Жиз, ее лиловые чернила… С каким-то непонятным волнением он с минуту пытался разобраться в этих письменах, идущих справа налево. Потом оттолкнул бювар. Глаза его снова наполнились слезами. Ах, забыться, заснуть… Он скрестил на столе руки и уткнулся в них лбом. Лозанна, его друзья, одиночество… Вернуться туда как можно скорее! Вернуться, вернуться…
Он очнулся от дремоты, потому что кто-то пытался открыть дверь.
За ним явился Антуан. Уже за полдень, надо воспользоваться передышкой и хоть немного поесть.
В столовой было накрыто на две персоны. Мадемуазель отослала Шаля домой, — пусть завтракает у себя. А сама она… о, бог мой, "слишком у нее забита голова", чтобы садиться за стол.
Жаку есть не хотелось. Зато Антуан жадно ел в полном молчании. Они избегали глядеть друг другу в глаза. Сколько времени прошло с тех пор, как они сидели здесь, за столом, напротив друг друга? События мчались так стремительно, что братьям не хватало даже времени умилиться.