Семья Тибо, том 1
Шрифт:
— Берись, Жак, — шепнул Антуан.
Надо было подвести под больного руку и схватить другой конец простыни, которую Антуану и сиделке удалось просунуть до поясницы.
Жак повиновался. И вдруг прикосновение к этому покрытому испариной телу до такой степени потрясло его, что его охватил какой-то внезапный трепет, чисто физическое волнение, какое-то утробное чувство, во много раз превосходящее жалость или любовь: эгоистическая нежность человека к человеку.
— На самую середину простыни, — командовал Антуан. — Хорошо. Не так сильно. Леон, тяните на себя. А сейчас уберем
Простыня, которую изо всех сил приподымали за четыре угла, натянулась и мучительно медленно оторвала тело от матраса.
— Пошло, — почти радостно произнес Антуан. И все остальные испытали ту же радость от сознания, что они что-то делают.
Антуан обратился к пожилой монахине:
— Накиньте на него, сестра, шерстяное одеяло. А сами ступайте вперед: будете открывать двери… Ну, готовы! Пошли.
Тяжело ступая, отряд двинулся вперед, вошел в узкий коридор. Пациент орал во все горло. На мгновение между двух створок дверей кабинета показалось личико г-на Шаля.
— Чуть ниже ноги, — тяжело переводя дух, проговорил Антуан. — Так… Передохнем немножко?.. Нет?.. Тогда пошли… Осторожнее, Жак, не зацепись за ключ стенного шкафа… Мужайтесь. Скоро дойдем. Внимание, поворот… — Еще издали он заметил, что в ванной топчется Мадемуазель и обе служанки. Уйдите, уйдите оттуда, — крикнул он им. — Нас пятерых хватит. А вы, Клотильда и Адриенна, пока перестелите постель и нагрейте ее грелками… Теперь взяли. Так, хорошо. Проходите в дверь боком. Так… Да не кладите вы его, черт побери, на пол. Подымайте! Еще выше! Давайте сначала подымем над ванной… А потом потихоньку опустим. Конечно, вместе с простыней. Держите крепче. Осторожнее. А сейчас понемногу опускайте. Еще чуточку. Так… Эх, черт, она столько воды набухала, что через край перельется. Опускайте…
Тяжелое тело, лежавшее в провисшей под ним простыне, медленно погружалось в ванну, вытеснив равный своему объему объем воды, которая, брызнув во все стороны, облила носильщиков, затопила весь пол, выплеснулась даже в коридор.
— Готово, — объявил Антуан, отряхиваясь. — Десять минут можно передохнуть.
Господин Тибо, несомненно, почувствовав тепло воды, на минуту перестал кричать, но тут же завопил еще громче. Он судорожно барахтался, но, к счастью, руки и ноги запутались в складках простыни, что сковывало его движения.
Однако мало-помалу его возбуждение стихло. Он уже не кричал, а только постанывал: "Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!" А вскоре перестал и стонать. Он явно испытывал огромное чувство физического комфорта. Даже его "ой-ой-ой" походили теперь на легкие вздохи удовольствия.
Все пятеро, стоя прямо в воде, толпились у ванны, каждый не без страха прикидывал, как действовать дальше.
Внезапно г-н Тибо открыл глаза и громко проговорил:
— А это ты?.. Только не сегодня… — Он огляделся, но, очевидно, не понял, где находится и что его окружает… — Оставьте
— Святой Иосиф… Покровитель умирающих… — И потом: — …бедные грешники…
Веки его снова смежились. Лицо было спокойно, дышал он неглубоко, но ровно. Уже одно то, что не было слышно криков, стало для всех нечаянным отдохновением.
Вдруг старик хихикнул до удивления четко, совсем по-детски. Антуан и Жак переглянулись. О чем он думает? Глаза его по-прежнему были закрыты. Тогда достаточно ясно, хотя и осипшим от беспрерывного крика голосом Оскар Тибо снова затянул припев той самой песенки, которую пели ему в детстве и которую напомнила ему Мадемуазель:
Гоп, гоп! Трильби, вперед!
Гоп, гоп! Милая ждет.
Он повторил: "Гоп! Гоп!" Потом голос его спал.
Антуан, испытывая чувство неловкости, боялся поднять глаза. "Милая ждет, — повторил он про себя. — Безвкусно, надо сказать, до предела. Что-то подумает Жак?"
Жак испытывал точно такое же чувство: ему было неловко не оттого, что он слышал, а что слышал не он один; каждый из них был смущен за другого.
Десять минут прошло.
Антуан, не спуская глаз с ванны, вслух обдумывал обратный путь.
— Нести его в мокрой простыне нельзя, — вполголоса произнес он. — Леон, принесите-ка матрас с раскладной кровати. И попросите у Клотильды полотенца, которые она нагревала.
Матрас бросили прямо на мокрые плитки. Потом, по команде Антуана, взялись за углы простыни, с трудом вытащили больного из ванны и, хотя с него ручьем стекала вода, положили на матрас.
— Вытрите его побыстрее, — продолжал Антуан. — Так. А теперь заверните в одеяло и подсуньте под него сухую простыню. Давайте поторопимся, а то как бы он не простудился…
"А если и простудится, что из того?" — тут же подумал он.
Он обвел ванную глазами. Кругом стояла вода. Матрас, простыни валялись в луже. Кто-то опрокинул стул, стоявший в углу. Казалось, в ванной комнате только что разыгралась какая-то страшная сцена во время наводнения.
— А теперь по местам, и пошли, — скомандовал Антуан.
Сухая простыня натянулась, тело перекатывалось в ней, словно в гамаке, потом кортеж, спотыкаясь на каждом шагу, шлепая прямо по воде, поднатужился и исчез за поворотом коридора, оставляя после себя мокрые следы.
А через несколько минут больного уже положили на чистую постель; голова его покоилась на подушках, руки вяло лежали поверх одеяла. Он не шевелился и был очень бледен. Казалось, впервые за много дней он не испытывает боли.
Передышке не суждено было длиться долго.
Когда пробило четыре, Жак покинул спальню и стал уже спускаться вниз, чтобы отдохнуть, но в прихожей его перехватил Антуан.
— Скорее! Он задыхается!.. Позвони Котро, Флерюс, пятьдесят четыре ноль два. Котро — улица Севр. Пусть немедленно пришлют три или четыре кислородных подушки. Флерюс, пятьдесят четыре — ноль два.