Семья
Шрифт:
Тоёсэ сама не заметила, как стала вспоминать о своей жизни, а эта жизнь была наполнена только одним — любовью к Сёта. Она рассказывала, как уехала к родным, когда свекор бросил семью и скрылся. Как мать с отцом удерживали ее, и как она убежала из дому, и ехала к Сёта с таким чувством, будто ехала к возлюбленному.
По лицу Тоёсэ было видно, что ей приятны воспоминания. Еще она рассказала, что была однажды у толкователя судеб. Он сказал ей: «Вы добрая, но в вашем характере есть мужские черты. Берегитесь проявления мужского».
—
Дети о-Юки расшалились — они были в том возрасте, когда мальчишки бывают особенно озорными. Они шумели, смеялись, выбегали на улицу, опять прибегали. Даже самый младший ходил, переваливаясь, от служанки к матери и обратно.
— Ой, смотрите, ему молочка захотелось, — рассмеялась Тоёсэ. Малыш отдернул ручонку, потянувшуюся было к груди матери.
— Вот все уйдут, мы с тобой останемся одни, тогда можно, — наклонилась к малышу о-Юки, поправляя воротник кимоно.
— Мне показалось, тетя, что вы опять ждете ребенка. Мы как-то разговорились с моей служанкой. Она говорит, что, мол, и сомневаться нечего: тетушка о-Юки опять скоро будет младенца кормить.
Тоёсэ внимательно посмотрела на о-Юки. Та чуть-чуть покраснела и улыбнулась.
— О-Юки, может, ты хочешь купить что-нибудь из вещей Тоёсэ? — спросил жену Санкити.
— Не знаю, — нерешительно проговорила о-Юки. — Пожалуй, мне бы пригодилась сушильная доска. Может быть, Тоёсэ-сан продаст ее нам?
— Эта сушильная доска из кипариса. Мы ее специально заказывали, когда еще на другом берегу жили. Мы ведь там долго собирались жить. Я покажу ее старьевщику, он оценит, и вы тогда возьмете ее.
Тоёсэ засобиралась домой. Санкити поднялся наверх, оставив женщин вдвоем. Он подошел к окну. Крыши, крыши, рамы для сушки белья, беспорядочный лес труб над Комагата, воздух по-весеннему мутный и непрозрачный от дыма... Думы его были о Сёта.
О-Юки поднялась к мужу и стала рассказывать, о чем они говорили с Тоёсэ перед ее уходом. Женщины были поистине созданы на погибель Сёта. Он не мог и недели прожить без приключения. Даже вокруг о-Сюн вертелся. «Я завидую вам, тетушка», — сказала на прощание Тоёсэ.
— А ты что, никогда не бываешь недовольной? — раздраженно спросил жену Санкити.
— Мне не на что жаловаться.
Санкити некоторое время молча смотрел на жену.
— Тоёсэ может завидовать нам только в том, что мы здоровы, — сказал он и пошел к столу.
В тот вечер Санкити и о-Юки до позднего часа обсуждали дела племянника и его жены. Когда дети уснули, о-Юки вдруг прижалась к мужу и проговорила тоном, какого Санкити никогда не слыхал у нее.
— Ты верь мне, папочка. Хорошо?
Она уткнулась ему в грудь и расплакалась.
«Мне это теперь все равно», — хотел было сказать Санкити, но не мог. И опечаленный, и чем-то обрадованный, молча прислушивался он к всхлипываниям жены.
Накануне отъезда Тоёсэ в Нагою из ее дома к
Тоёсэ пришла проститься. Увидев свои вещи в доме дяди, она с грустью подумала, что вот и окончилась ее семейная жизнь на берегу реки, такая счастливая с виду.
— Я сейчас зашла к одним знакомым, — сказала она. — Так они говорят, что Хасимото приходят только прощаться.
Ей очень хотелось еще и еще говорить о своей жизни, такой беспокойной и безрадостной.
— А знаешь, Тоёсэ, что говорят люди? — сказал Санкити. Ему вспомнились слова бабушки Наоки, которой давно уже перевалило за семьдесят. — Люди говорят, что, если Сёта суждено прожить еще три года, он их проживет, только если рядом не будет тебя. А так и года не протянет.
— Глупости это все. В том, что ему все хуже становится, моей вины нет, — как-то безразлично проговорила Тоёсэ.
О-Юки было жаль расставаться с Тоёсэ. Она предложила ей остаться у них ночевать. А утром ехать на вокзал прямо от них. Но Тоёсэ сказала, что они со старой служанкой нашли гостиницу со счастливым расположением дверей и проведут ночь там. Они уже заплатили за комнату и хотят в последний вечер побыть вдвоем. Она поблагодарила за приглашение и попросила проводить ее завтра. Сказала еще, что очень дешево распродала мебель и даже не знает, хватит ли ей расплатиться со служанкой. Видно, придется прислать остальное из Нагои.
— Посуду я оставила старухе. Все равно за нее почти ничего не дали бы.
О-Юки приготовила прощальный чай. Заговорили о знакомых. Санкити почему-то вспомнил, как в молодые годы Сёта дружил с девушкой по имени о-Хару. Странно, что он рассказал это. Никогда раньше он не заговаривал о приятельницах Сёта.
— Вы и о ней знаете? — вздохнула Тоёсэ. — Это было давно, когда я еще не была его женой. Она замужем, у нее много детей.
— А я знаю, из-за кого Тоёсэ-сан покоя теперь не знает, — улыбнулся Санкити. — Из-за хозяйки дома в Нагое, которую вы оба так мне тогда расхваливали. Морихико написал, что она сшила для Сёта теплое кимоно на вате.
— Ну, к этой старухе я не ревную, — засмеялась Тоёсэ.
Однако, собираясь домой, она спросила Санкити:
— А эти ваши последние слова о хозяйке можно передать Сёта?
О-Юки так и расхохоталась. Тоёсэ сказала, что, приехав в Нагою, она постарается снять солнечную комнату, еще раз простилась и ушла.
В конце мая Санкити получил известие, что Сёта в больнице. Скоро из больницы пришла телеграмма: «Очень хочу увидеться. Приезжайте».
Санкити не мог себе представить, в каком положении Сёта. Ехать из Токио ему не хотелось — держала работа. И он послал телеграмму Морихико, чтобы тот сообщил о состоянии племянника. Морихико ответил: «Постарайся приехать». Тогда Санкити решил все бросить и ехать.