Семья
Шрифт:
— Ты должна забыть о нем.
— Тебе легко говорить. Нет, не идет он у меня из памяти.
О-Танэ улыбнулась жалкой, беспомощной улыбкой. За окном загрохотали груженные камнем вагонетки. О-Танэ с болезненной миной слушала грохот, пока он не утих вдали. Заговорили о Сёта. Качая головой, о-Танэ повторяла: «Если бы только у него все пошло хорошо!»
Тоёсэ принесла чай. Пришла о-Сэн, клеившая пакетики в соседней комнате, Тоёсэ пошла позвать Косаку с женой.
Когда появился приемный сын с невесткой, о-Танэ вдруг сразу подобралась и посуровела. Косаку сказал, что приходили
— Давайте попробуем, что преподнес нам этот разбойник, — засмеялся Косаку.
— Ты, о-Сима, ешь побольше, ты ведь любишь сладкое, — кольнув взглядом невестку, проговорила о-Танэ.
— Спасибо, я ем.
— Вижу, вижу... От радости за обе щеки уписываешь, — неестественно засмеялась свекровь.
Молодые посидели недолго. Когда они ушли, Санкити спросил сестру:
— Почему это у тебя лицо такое суровое?
— Правда? — О-Танэ провела рукой по лбу. — Что ж, с годами и у женщины лицо суровеет... Я и так сдерживаюсь. Стараюсь быть поровнее. Каждый день брови свои разглаживаю — вот так.
— И такая ирония у тебя в голосе... Ты, конечно, много горя видела в жизни и, может быть, не замечаешь, какой стала. Но тем, кто живет рядом с тобой, нелегко...
— Неужели мои слова были такие злые?
— Еще бы не злые! «Вижу, вижу, от радости за обе щеки уписываешь...» Да после этого кусок в горле застрянет.
Тоёсэ и о-Сэн рассмеялись, о-Танэ усмехнулась.
— Ты все ругаешь меня, Санкити. А взгляни, какой я стала.
О-Танэ распахнула верхние полы кимоно. Иссохшие старческие груди ее свисали к животу. Санкити ужаснулся, будто единым взглядом охватил всю горькую жизнь сестры.
— Теперь ты видишь. — О-Танэ чуть не со слезами посмотрела на свое тело и запахнулась. На журнальном столике лежало письмо от Минору. Она встала за письмом и неожиданно громко, на весь дом, зевнула.
Косаку сидел, склонившись над бухгалтерскими книгами. Теперь дело вел не элегантный, веселый аристократ с головы до ног, а молодой предприимчивый делец, думающий более всего о прибыли. Помня о неудачах Тацуо, он ввел много нового: урезал расходы на ведение дома, сократил число работников. Его не волновало, что у очага перестал слышаться веселый смех. Его целью было неуклонно и быстро расширять продажу лекарств. «При старом хозяине сколько держали народу, а и половины не продавали того, что мы продаем сейчас. Чем же все эти люди занимались? Женщины только и знали, что стряпать на всю эту ораву бездельников. А работники? » — размышлял сам с собой Косаку. Дом, который был наполнен для о-Танэ дорогими ее сердцу воспоминаниями, был для Косаку местом, где можно было с большими или меньшими удобствами жить.
Жена Косаку была из простой семьи, она понятия не имела о правилах жизни и обычаях старинных домов. Для о-Танэ сухой, практичный Косаку и его жена были людьми совсем иного мира, хотя они изо всех сил старались угодить старой женщине.
Санкити пошел посмотреть комнаты, в которых жили Косаку с женой. Когда-то он и Наоки провели здесь целое лето. Садик, куда выходили
— Позови старшую сестру, — сказал Косаку жене. Пришла Тоёсэ, видимо, удивленная.
— Сейчас очень удобное время поговорить, — объяснил ей Косаку.
Он от всей души желал успеха Сёта и постоянно посылал ему на его начинания деньги, скопленные немалым трудом.
— Только бы дела у Сёта-сан наладились. Я делаю для старшего брата все, что в моих силах. Если он добьется успеха, все у нас будет хорошо.
Санкити чувствовал, что и здесь ему не отдохнуть, выслушивая то сестру, то молодых супругов. Вечер он опять провел в гостиной о-Танэ, слушал ее сетования.
Она не отпускала его допоздна. Самой ей спать не хотелось.
— Я тебе очень советую, сестра, оставь ты их в покое.
— Я давно уже оставила их в покое, — раздраженно ответила о-Танэ. — Пусть делают что хотят.
Однако она то и дело срывалась. Новшества, заведенные Косаку, железная дорога, уничтожившая половину сада, и многое другое взвинчивало и без того натянутые до предела нервы о-Танэ.
Она смотрела в сторону гостиной, где сейчас был Косаку, вся подавшись плечами вперед, точно ожидала нападения врага.
— Все, что сделано мужем и мною, — все не так, все плохо. Они говорят, что мы только швыряли на ветер деньги. Знаешь, как они нападают на меня! Но я не сдамся. Пусть нападают.
В очаге весело горел огонь. На кухне собрались Тоёсэ, о-Сима и о-Сэн. Они пекли моти — блюдо, которым славились эти места. Санкити, погостив у сестры три дня, назавтра собирался уезжать. О-Танэ, доверив стряпать молодежи, присоединилась к брату.
Санкити бродил по внутреннему садику. Когда-то здесь фотографировалась вся большая семья Хасимото. Санкити подошел к большому рододендрону, под которым стоял тогда Тацуо.
— Помнишь, — сказал он сестре, — как Касукэ боялся, что у него на снимке будет блестеть лысина. — Он подошел к большому камню, возле которого стоял тогда сам, погладил его рукой и вдруг взобрался на него.
Для о-Танэ Санкити опять стал мальчишкой, ее младшим братцем.
— Знаешь, Санкити, — сказала она, — ты сейчас очень похож на Сёта.
О-Танэ показывала брату растения, которые вырастила сама. На диких лилиях, клубни которых были привезены из их старого дома в горах, висели красные кораллы бутонов. О-Танэ разводила цветы и берегла старый дом, ожидая возвращения мужа.
На веранду вышла о-Сэн. Она как две капли воды походила на отца — узкое, продолговатое лицо, большой лоб, чуть выпуклые брови. Она рассеянно, ни на чем не задерживаясь, оглядела сад и вернулась в дом.
Солнце, багровое, как осенние листья в их родном Кисодзи, лежало пятнами на тесовых крышах, на больших камнях, прижимавших кровли на случай сильных ветров. О-Танэ вспомнила родную деревню в горах и тихо проговорила:
— Как бы мне хотелось, Санкити, поехать вместе с тобой, повидать родные могилы. Но я не могу... Хозяина нет, дом не на кого оставить.