Серая Дружина. Сердце Крона
Шрифт:
И внизу, под моими коленями, раздался тяжелый нутряной стон, будто кто-то проснулся. Потом стук и вибрация стали быстрее, чаще, еще чаще, темп нарастал, словно какой-нибудь чудовищный тамтам, но уже не пугал. Судорога дрожи, я ее ощутила всем телом - и вершина холма раскрылась.
У меня хватило ума скатиться к подножию Сердца, а там я смогла встать на ноги. Нужно было бы залечь: уж очень все, что происходило, похоже было на возрождение Крона. Но я поступила в точности с постулатами нашей Дружины: стояла недалеко от эпицентра событий, и, раззявив рот, на
Из раскрывшейся вершины ударил чистый солнечный свет, ушел в небо, встретился там с лучами дневного светила и затерялся в нем. Надтреснутый голос раскатился по поляне до краев: слов было не разобрать, но он звучал виновато и радостно и скоро смолк. А из холма к небу поднялось, развернуло плети величественное дерево.
Оно было похоже на плакучую иву, только плакало по-настоящему: с зелено-серебристых листьев стекали капли, и каждая из них казалась наполненной солнечным светом. Оно было таким мифически-чудесным, что я замерла, и мне показалось, что я просто с головой ушла в какую-то из своих любимых книг: сижу в комнате, рядом тарелка с печеньем, а за окном – дождливое питерское лето, и никто не звонит…
– Да, - вдруг влез в мое заблуждение задумчивый голос Бо. – А я б у себя такое посадила!
Эффект от этого вмешательства для меня был такой, как если бы я во второй раз за день прикоснулась к Сердцу Крона или в первый раз в жизни – к дефибриллятору. Но зато в чувство пришла быстро, и то же самое чудесным образом случилось со всеми, кто меня окружал.
– Великий Крон обрел покой, - спокойно и грустно возвестил Тано. – Ныне все прощено, и частица его вечно будет пребывать в этом мире.
Он был все таким же: юным, хрупким и печальным, вот только клинок свой успел спрятать в ножны. Может быть, еще глаза изменились. Я была от Тано далеко, но видела, что это больше не глаза человека и юноши, что в них тысячелетняя божественная мудрость и такая же усталость. Черный плащ, который окутывал его раньше, медленно обретал форму черных крыльев.
– Атея, - сказал он, поворачиваясь к ней.
А она стояла у холма и была очень занята. Пыталась, видно, разложить по полочкам события последней минуты, но события не раскладывались, а норовили проломить полки и сползтись обратно в кучу. Атея непонимающим взглядом смотрела то на холм и на дерево, которое медленно роняло на землю солнечные слезы, то на меня, а потом опять – на дерево и на меня. Она как-то пыталась связать нас в сознании, и ей это удалось, а когда удалось – она подняла скипетр…
– Атея! – властно повторил Тано, возникая между нами. – Тебе придется явиться на суд богов за твои преступления. Опусти его – он бесполезен теперь. Идем.
Но она беззаботно засмеялась в ответ на его слова, и это было почти так же страшно, как смех самого Тано.
– Идти с тобой? Зачем?
– она подняла голову, и солнце осветило ее лицо, выделив каждую черточку и придав ему немыслимую, божественную красоту. – Разве так мне подобает уйти? Стой там, мрачный бог Эйда – ты не коснешься меня! Есть еще в запасе у него превращение!
Скипетр
Волосы дочери Аты разметались по траве, глаза с вызовом смотрели в небо. Но вдруг прямо из стены темницы шагнул человек в белом хитоне. Он наклонился над телом Атеи и бережно извлек из него скипетр, который в его руках тут же изменился: кровь исчезла, и он стал белым и прозрачным, словно сделанным из кварца. Человек прикоснулся к лицу умершей своим жезлом – и ее глаза крепко сомкнулись.
Он повернулся, и мы узнали Герема.
В нем мало было теперь от нагловатого бога из лавки с артефактами. На лице лежала благородная скорбь, само лицо сделалось одухотворенным, и глаза светились в точности как у Тано. На ногах едва заметно серебрились сандалии с белыми крылышками: они преобразились со своим господином и вернулись к нему.
– Ты можешь остаться, Тано, - сказал он тихо. – Я проведу ее.
Взглянул на нас – но только кивнул, как старым знакомым. Будто и не было сцены над Харибдой. И тут же исчез.
– Ой, ну я уже совсем ничего не понимаю… - протянула Бо. – Это что было?
Тано ласково улыбнулся ей в ответ, но больше на такое никто не сподобился. Всех интересовали более насущные вопросы: например, что теперь будет.
Потому что смерть Атеи – не спорю, была знаковым событием. Трагическим, конечно. Но после нее у нас осталась масса нерешенных задач. Да вот хотя бы разноплеменное войско вокруг, которое, как и Бо, пока не совсем сообразило, что это было и, как и мы, пыталось сообразить, что теперь будет.
Наверное, спасибо здешней мифологической тормознутости: мы получили короткую передышку. Йехар, тяжело дыша, оперся о клинок: то ли ранен, то ли просто устал. Лицо Веслава опять приняло долгожданное нервическое выражение.
В довершение всего прямо перед нами опустилась одна из стимфалийских птиц. В неважном состоянии: медные перья печально погромыхивают, из золотого клюва долетают звуки, напоминающие карканье, рубиново-красные глаза лезут из орбит. Мифическое создание сделало пару судорожных вдохов-выдохов и повалилось на землю боком.
И явственно сдохло от смеха.
Вслед за первой с неба посыпались остальные, а потом раздался голос спирита:
– А собратья тоже все со смеху помирали, когда я на арену выходил. Правда, может, не так явственно…
Как в ста случаях из ста – Эдмусу стоило помолчать. Его голос оказался тем самым камушком на весы, который взорвал хрупкое равновесие и помог ратям Атеи принять решение.
Под это решение можно было подвести множество красивых и народных устойчивых выражений: «Сделал дело – гуляй смело», «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня», и наконец – любимое, всеобщее «Уходя – гасите всех!»