Сердца первое волнение
Шрифт:
— Хороший, замечательный ответ, — сказал учитель литературы Алексей Кириллович, человек лет сорока, — сказал — и острые, всевидящие глаза его потеплели, уголки губ слегка раздвинулись в улыбке и даже лоб, выдающийся вперед, как бы наступающий на собеседника, посветлел. — Хороший ответ! — с удовольствием повторил он. — А вы не читали книгу Роже Вайяна «Пьеретта Амабль»? Прочтите…
В перемену Эльвира, холодно поблескивая глазами, сказала:
— Литинская, я говорила с ребятами. Мы решили поручить тебе проводить в классе политинформации. Ты так хорошо знаешь
Все подтвердили, что это правда; только Вера Сосенкова не присоединила свой голос к этому хору; сомкнув губы и сведя брови, она стояла поодаль, и по лицу ее видно было, что этот шум был ей неприятен.
Да, в этом шуме было что-то тревожащее, это сразу почувствовала Галя. Еще когда она шла от доски, ответив урок, она увидела в глазах многих учеников холодок, хотя перед этим все смотрели на нее доброжелательно. Почему это? Что случилось?
— Девочки, я не могу… Поверьте, я не могу… — отбивалась она от наседавших на нее подруг. — Это же… что я говорила… все давно знают… Сейчас я мало читаю…
— Нет, ты будешь проводить политинформации! — требовала Эльвира.
«Хитришь ты, — глядя на нее, думал Дмитрий Боровой. — Ни в одном классе политинформации не проходят хорошо, скучища страшная. Вот ты и ищешь дурачка, чтобы потом было кого обвинять. Тактический ход!»
— Товарищи, я не могу… — отказывалась Галя.
— Что же это такое? — с возмущением заговорила Эльвира. — Как это понять? Слабым помочь не хочет, от политинформаций отказалась!.. Мы должны вынести… Вера, как ты считаешь?
— Знаете, девочки, — невнятно ответила Вера, с опаской поглядев на Эльвиру, — я думаю, с этой нагрузкой нужно повременить.
Эльвира бросила на нее уничтожающий взгляд, но Вера выдержала его.
— Я приглядываюсь к Литинской, — продолжала она, смелея, — и думаю, что есть у нее что-то в глубине души… неладное. Давайте… не будем…
— Пустяки! — категорически заявила Эльвира. — Притворство. Мы все это можем разыграть. Вот уж не думала, Верочка, что ты так близорука.
— Нет, и я считаю, — неожиданно сказал Боровой, — что если человек отказывается, значит не может, и насильно заставлять ее незачем.
Дуся Голоручкина, румяная, полненькая блондинка, всплеснув руками, затараторила:
— Ах, как интересно! У тихой Гали нашелся адвокат! Девочки, предлагаю: пусть Галинька и Митинька вместях делают политинформации.
Девочки засмеялись: Дуся Голоручкина умеет ловко вставлять к месту неправильные словечки и выражения. Польщенная общим смехом, Дуся положила бог весть откуда взявшуюся газету перед Боровым и жеманно проговорила:
— Читайте и докладайте!
Хохот заглушил ее слова. Димка Боровой сидел у окна. Он вскочил; ноздри его раздувались; угловатое смуглое лицо его покрылось багровыми пятнами. Он скомкал газету и швырнул в Дусю. Та завизжала. А Димкина рука, описав полукруг, угодила в окно. Раздался звон разбитого стекла. На пол посыпались осколки.
Все уроки он сидел хмурый, злой, ни с кем не говорил.
Уходя домой, он зашел в раздевалку, оделся, но не вышел, а встал у
Но вот вошла Галя. Димка ринулся было к ней — и остановился. Глаза ее были красными, на щеках — следы слез. Он вцепился в проволочную сетку так, что вся стена задрожала и зазвенела. Галя ушла.
— Хорошая девушка, больно хорошая! — глядя ей вслед, вздохнула сердобольная тетя Паня, гардеробщица. — Ласковая девушка, обходительная. Тут приходил ее папаша, еще в первый день, как учиться начали. Отошли они вот сюда, к окошечку, и разговаривали. А мое дело бабье, охота узнать… Он ее все упрашивал, чтобы она, значит, пошла в школу. Они, видишь ли, с матерью…
— Что? Что? — подступил к ней Дмитрий Боровой, — беспокойно оглядываясь, словно боясь, не слушает ли их кто-нибудь. Тетя Паня порядком струхнула и даже попятилась назад. — Повтори, — что там такое?..
— Она и сама-то, Галюшка-то…
— Тише говорите, тетя Паня, — схватил ее за руку Димка. — Учтите: это имеет особо важное значение. Стратегическое.
— А, батюшки! — испугалась тетя Паня.
— Вот пойдемте сюда, — повел ее Димка в угол. — Излагайте.
Тетя Паня говорила довольно долго, тихо и тоже оглядываясь по сторонам. Дмитрий Боровой молчал. А глаза его все более и более наполнялись гневным светом. Когда тетя Паня закончила свой рассказ, он сказал весьма внушительно:
— Вот что: об этом — никому ни слова, понимаете, — по гроб жизни? Иначе я вашим поросятам… как их?
— Пятак и Пятка.
— Во, хорошенькие такие, розовые… Иначе я этим Пятакам и Пяткам все ноги обломаю. Понятно?
Первый месяц занятий подходил к концу.
Галя Литинская училась хорошо, но никто не видел, чтобы учебные успехи особенно радовали ее. В первые дни занятие она не делала попыток сближения с одноклассниками, а потом, после отказа заниматься с Боровым, ей, мнительной, стало казаться, что все к ней относятся недоброжелательно, даже враждебно, особенно Эльвира Машковская, которая умела задавать тон. Это приносило ей боль, дополнительно к тому, что и так делало ее жизнь тяжелой; но она никого и ни в чем не обвиняла, ничего не хотела, кроме того, чтобы ее оставили в покое.
Из школы она спешила домой, хотя отлично знала, что и дома легче не будет. Но дома — хоть папа… Вместе с ним, даже в молчании, все-таки было как-то спокойнее, и уж если становилось очень грустно, можно было и поговорить с ним, и поплакать, прижавшись к нему.
В тот день, когда она подняла против себя всеобщее негодование, отказавшись проводить политинформации, она решила ничего не говорить отцу: пройдет время, все наладится, думала она, и незачем беспокоить его лишний раз. Но ее выдали глаза, красные от слез.