Сердце дракона
Шрифт:
А Мириан словно и не заметила того, что случилось.
— Но я доверяю своему мужу, — продолжала она, не сводя внимательного взгляда с лица Рики, — а он доверяет тебе. Значит, и я буду доверять. Можно?
Рики окончательно растерялась. Противостоять нежной улыбке госпожи она была уже не в силах, отвечать отказом на её просьбу — тем более. Согласно кивнув, Рики шагнула назад, на своё прежнее место за спинкой стула Гайларда, и, любуясь неземной красотой леди Стернс, подумала, что лучше хозяйки Торренхоллу не найти, а милорду невероятно повезло, что рядом
Глава 9. Соперники
В углу тёмной и пыльной комнатушки громко чихнули. Следом за чихом раздался стон. Толстяк, переливавший воду из ведра в кувшин, вздрогнул и громко выругался, пролив на пол добрую четверть.
— Чтоб вас, ваша милость, светлость... Или как вас там правильно называть? — проворчал толстяк и повазюкал по доскам грязной тряпкой, ранее служившей штанами, а теперь годившейся только грязь подтирать. — Надо было ночью меньше отравы всякой лакать — сейчас не кряхтели бы, как старый сыч на суку.
— Помолчи, — снова простонали в углу, — и подай воды.
— Нате.
Толстяк прошаркал на голос и оказался у стены, у которой стоял высокий сундук, заваленный пыльной и ветхой одеждой. Отыскать в той куче можно было что угодно: даже проеденная молью лисья шуба, непонятно кому на юге нужная, и та оказалась на сундуке. Из-под шубы торчала рука, которая тут же схватила кружку, поданную толстяком.
— Будь проклят тот день, когда отрубили руки вору, ограбившему кузницу, — произнесли еле живым голосом, и из-под вороха тряпок показалась голова бывшего советника лорда Стернса, Гверна Нольвена. Его волосы цвета липового мёда были всклокочены и все в гнилых нитках; на лице была копоть. Сделав пять жадных глотков, Гверн громко икнул, а потом вытер рваным рукавом влажные губы и добавил: — На месте вора должен был быть звонарь.
— В колокола бьют в знак свадьбы лорда Гайларда.
— Что ж они никак не угомонятся? — Гверн опять припал губами к кружке.
— Эх, ваша светлость...
— Не зови меня так.
— И то верно. Благородные господа в хлам не напиваются. Спускайтесь да идите к столу. Буду вас королевскими подачками потчевать.
— Что там у тебя? — Гверн поводил носом. — Копчёная поросятина?
— На площади раздавали. Я взял как на троих.
Нольвен ещё раз громко чихнул и спустил ноги. Встал, поёжился, словно день был зимний, сделал шаг вперёд и тут же покачнулся: перед глазами всё поплыло, включая обшарпанные стены и прохудившийся пол.
Каморка была не из приличных. Одна из тёмных комнаток двухэтажного здания, стоявшего хоть и вдалеке от красивого замка, но зато постояльцами не обделённого. В этих стенах принимали всех без разбору: от неверных супругов, решивших спрятаться от нудных жён, до пьяниц, желавших отоспаться после попойки. Комната на первом этаже обычно шла медяк; на втором — за два.
— Сколько ты за эту дыру отдал? — спросил Нольвен, когда голова перестала кружиться и второй шаг вышел лучше предыдущего.
— Всё, что вы в картах не успели спустить,
— Хватит, — брезгливо морщась, перебил Гверн.
— Не могу я иначе. У вас на лице написано, что кровей вы благородных, не то что я. Правда, сейчас у вас там не лицо, а морда: во всю щёку ссадина, под глазами мешки, лоб поцарапан, и на подбородке то ли грязь, то ли что похуже засохло.
Гверн схватил со стола миску.
— Где это я так? — охнул Нольвен, усиленно смотрясь в блестящую посудину, в которой его отражение представлялось ещё в более худшем свете.
Толстяк бережно выкладывал полоски бекона на жестяной круг.
— Вы ничего не помните?
Гверн покачал головой.
— Я дал ему в рыло?
— Кому?
— Стендену.
В ответ испуганно замахали руками.
— Случись такое, вы бы сейчас не на сундуке очнулись, а в темнице, и я вместе с вами. Это вы о дверной косяк глазом приложились, когда я вас из кабака под утро вытаскивал. Кучу монет там спустили: на крепкую да на карты, в которых вы, скажу честно, и гнилого зуба не смыслите. Как ещё перстенёк свой с пальца не стянули, чтобы отыграться? — Гверн бросил взгляд на руку, на пальце которой, как и прежде, чернел оникс.
— Карты... кабак... — мучительно вспоминал Гверн. — Я в такие места в жизни ни разу не заглядывал.
— Тогда с почином! — Толстяк театрально раскланялся и цапнул бекон со стола.
Нольвен потёр ноющие виски.
— Как, говоришь, тебя звать? — внезапно спросил он, осознавая, что и драной кошки не помнит: столь крепка была выпивка.
— Плут, — промычал с набитым ртом толстяк.
— Что за поганое имя? — пробормотал Нольвен, опускаясь на скамейку и подливая воды себе в кружку.
— А вчерашним днём оно вам по нраву пришлось, — пожал плечами Плут.
— Да? — рассеянно спросил Гверн.
Плут сочувственно покачал головой.
— Вы хоть что-нибудь помните?
— Помню, как в замок вернулись, как эта псина Стенден из ниоткуда вырос, а потом... темнота.
— А потом нагрузили меня этим. — Плут указал взглядом на лук и колчан со стрелами, что стояли в затянутом паутиной углу. — И велели вести в кабак. Даже не спросив моего мнения!
— Как будто такой народец, как ты, когда отказывался от кабака? — презрительно фыркнул Нольвен.
— Обижаете, милорд. Я крайне редко выпиваю. У меня другие слабости.
— Женщины?
— Об этой радости я даже не заикаюсь.
— Тогда карты?
— Вот тут угадали. Вчера народец за столом чего только не ставил — у меня руки так и чесались за расклад взяться.
— А почему не взялся?
— Вас пас.
— Прям пас? — хмыкнул Гверн, с подозрением разглядывая полоску бекона, по которой прошлась вереница красных муравьёв.
— Вот прямо как козу пас! — страстно клялся Плут. — Глаз с вас не сводил, чтобы вы перстенёк свой на какую-нибудь шёлковую ленточку не разменяли. Ленточка — тьфу. Всё, что за неё дадут, стоит не дороже ковша колотого гороха. А перстенёк у вас очень занятный...