Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Чтоб взрбстил не меч с сарацинской насечкой —
Удобренный ранами песенный луг.
396
Домик Петра Великого,
Бревна в лапу, косяки аршинные,
Логовище барса дикого,
Где тлеют кости безвинные!
Сапоги — шлюзы амстердамские,
С запахом ила, корабельного якоря,
Пакля в углах — седины боярские,
Думы столетий без песен и бахаря.
Правнуки
Топит их в луже мальчонко-история...
Глядь, над сивушными, гиблыми хатами
Блещет копье грозового Егория!
Домик петровский — не песня Есенина,
В нем ни кота, ни базара лещужного,
Кружка голландская пивом не вспенена —
Ала душа без похмелья недужного!
Песня родимая — буря знаменная,
Плач за курганами, Разин с персидкою...
Индия-Русь — глубина пододонная
Стала коралловой красною ниткою.
Выловлен жемчуг, златницы татарские,
Пестун бурунный — добыча гербария,
Стих обмелел... Сапоги амстердамские
Вновь попирают земли полушария.
Барсова пасть и кутья на могилушке,
Кто породнил вас, турбина с Егорием?
Видно, недаром блаженной Аринушке
Снилися маки с плакучим цикорием!
397
Поле, усеянное костями,
Черепами с беззубою зевотой,
И над ними — гремящий маховиками,
Безымянный и безликий кто-то.
Кружусь вороном над страшным полем,
Узнаю чужих и милых скелеты,
И в железных тучах демонов с дрекольем,
Провожающих в тартар серные кареты.
Вот шестерня битюгов крылатых,
Запряженных в кузов, где Лады и сказки.
Господи, ужели и в рязанских хатах
Променяли на манишку ржаные Дамаски,
И нет Ярославны поплакать зегзицей,
Прекрасной Евпраксии низринуться с чадом?!.
Я — ворон, кружусь над великой гробницей,
Где челюсть ослиная с розою рядом.
Мой грай почитают за песни народа,—
Он был в миллионах годин и столетий...
На камне могильном старуха-свобода
Из саванов вяжет кромешные сети.
Над мертвою степью безликое что-то
Роило безумие, тьму, пустоту...
Глядь,
И кости ветвятся, как верба в цвету!
Светила слезятся запястьем перловым,
Ручей норовит облобзаться с лозой,
И Бог зеленеет побегом ветловым
Под новою твердью, над красной землей!
39
8Арский, Аксён Ачкасов —
Чужие далекие слова.
Отчего же, как в пестрых Яссах,
Кружится голова?
Не розы ль в голодной книжке,
В ощеренных волчьих стихах?
Не останется сердце в излишке
От сеющих язвы и страх.
Это ран дурманящий запах,
Браунинговый смертный след,
В росомашьих неслышных лапах
Убаюкан рабочий поэт.
Баю-бай! Вместо речки — уголь,
Купоросные берега!..
Эй, петля затянута ль туго
На шее у музы-врага?
Эй, заплечный рогатый мастер,
Готовь для искусства дыбу!
Стальноклювым вороном Гастев
Взгромоздился на древо-судьбу,
Клюет лучезарные дули:
Ухо Скрябина, тютчевский глаз...
В голубом васильковом июле
Свершится мужицкий сказ:
Городские злые задворки
Заметелят убийства след,
По голгофским русским пригоркам
Зазлатится клюевоцвет.
Выйдет жница в насущное поле
Жаворонком размыкать тоску,
В пестрядинном родном подоле
Быть душе — заревому цветку!
1920 или 1921
399
Суровое булыжное государство:
Глаза — Ладога, Онего сизоводное...
Недосказ — стихотворное коварство,
Чутье следопытное народное.
Нос мужицкий — лось златорогий
На тропе убийства, всеземного кипения...
Проказа — на солнце, лишь изб пироги
Духмяней аравийского курения.
У порога избы моей страж осьмикрылый.
О, поверьте, то не сказка, не слова построчные!