Сердце и Думка
Шрифт:
— Кто ж такой?
— Ты знаешь его… Семен Кузьмич…
Зоя вскочила с места.
— Семен Кузьмич! — вскричала она, — такой толстой!..
— Что ж такое, мой друг, отец твой был толще, когда я выходила за него замуж.
— Так вы хотите отдать меня за Семена Кузьмича?
— Да; это составляет наше желание.
— Что ж, отдавайте! — произнесла Зоя еще равнодушнее, чем прежде.
Наталья Ильинишна никак не воображала, чтоб так легко можно было уговорить Зою; она думала, что нужно будет употребить для этого и материнские ласки, и отцовскую
Роман Матвеевич не противился желанию Натальи Ильинишны выдать скорее Зою замуж; но также сделал замечание, что Судья слишком толст для Зои.
— Спадет жир, как женится, — сказала Наталья Ильинишна и немедленно же сообщила радостное известие Анне Тихоновне; Анна Тихоновна Судье; Судья запыхтел от полноты своего счастия.
Он заторопил решительное объяснение и свадьбу по причине скорого отъезда своего в Киев, где он в самом деле получил место председателя и куда должен был отправиться по сдаче должности.
В первое же воскресенье назначен был день свидания жениха и невесты.
В самую полуночь на воскресенье Нелегкий сидел над Днепром в ущелье и насвистывал со скуки арию из «Волшебного стрелка» [101] . Ему ужасно как не нравилась эта опера. «Черт знает, — думал он, — это досадно, что люди осмеливаются представлять нас на сцене, и еще в каррикатуре, с рогами и с когтями, с свиной мордой и с коровьим хвостом! Откуда взяли они, что наш брат хуже их? откуда они взяли, что мы пугалы гороховые? тогда как мы стараемся подделываться всегда под самое лучшее человеческое лицо, под самую добродетельную наружность, под самую сладчайшую физиогномию! Вот только «Роберт» имеет маленькое сходство; но музыка в «Волшебном стрелке» лучше! Свист очень натурален… фт-тю-тю-тю! фт-тю-тю-тю! чудо!»
101
«Волшебный стрелок» — «Вольный стрелок», опера К. Вебера (1820).
— Насилу нашла! — прошипело вдруг над ущельем.
— Пьфу! как ты испугала меня!
— Помоги!
— Опять? что такое?
— Чего — девка-то замуж идет! Дала слово! Думки дома нет, а Сердце глупо; мать сказала: ступай замуж, а она бух: пожалуй!
— Велика беда!
— Не хочу, не хочу свища!
— Глупая баба!
— Не хочу!
— Что ж теперь делать?
— Слетай, голубчик, вихрем за Думкой!
— Что ж из этого будет?
— Как что? Пусть только придет в голову, посмотри, какой содом подымет с Сердцем: дело разведет.
— Да где ж теперь искать Думку?
— Да вот она полетела прямо-прямехонько по этой черте на полночь — не пролетишь мимо.
— А как она занята? Ты сама знаешь, что ее не сдвинешь с места, ничем не уговоришь, покуда сама не захочет.
— Ах ты роскошь! Что ж я буду делать?
— Глупая баба! о чем задумалась!
— А каким же способом? скажи!
— Подумаю.
— Помилуй! когда думать! Завтра свиданье, а может быть, и сговор: благословят — все пропало!
— Завтра мы и обработаем статью. Видишь — есть у меня тут проезжий, старый знакомый; я употреблю его в дело. Он торопится в Одессу, да я разбережу старую его рану, он отобьет хоть от кого Зою.
— А как сам женится?
— Вот этого-то и не бойся.
— Да отчего же?
— Да оттого же.
— Поклянись.
— Ну будь я негоден на помело, на котором ведьмы ездят; чтоб мне век кувыркаться на одном месте; чтоб мне подавиться первым камнем, который попадет под ногу!.. Довольно ли? Пожалуй, еще поклянусь…
— Поклянись еще немножко.
— Будь я куриной насестью; чтоб мне век за коровой хвост носить; будь я…
— Ну будет, будет.
— Ах ты, карга вяленая! еще ей клятвы давай! простому слову не верит!
— Не сердись же, не сердись! ведь это так водится.
— И видно, что в людях жила!
В воскресенье, около шести часов вечера, Судья сидел уже перед зеркалом. Его помадили и завивали. Когда кончилась прическа, он стал одеваться — оделся, устал, вспотел; надо было отдохнуть и успокоить волнение чувств.
Несмотря на то, что дом Романа Матвеевича был напротив его дома и стоило только перейти через улицу, он велел заложить дрожки, поехал — приехал.
Поднявшись на ступеньки крыльца, он отер еще раз градины, скатывающиеся с чела, и продолжал путь, не спрашивая, дома ли Роман Матвеевич.
Судья был жданый гость; двери перед ним растворились, хозяин встречает, хозяйка усаживает; Анна Тихоновна заседает уже на большом месте на диване.
Разговор в ожидании выхода невесты начинается с обычного: Все ли в добром здоровье? — Слава богу! — Сегодня, кажется, холодновато на дворе? — Нельзя сказать — и т. д.
— Так вот, — сказала Анна Тихоновна, прерывая гостиные разговоры, — теперь я могу вас, Семен Кузьмич, при Романе Матвеевиче и при Наталье Ильинишне поздравить с исполнением ваших желаний!
— Так точно, — сказал Роман Матвеевич, — мы сердечно радуемся…
— Мы сердечно радуемся… — прервала его Наталья Ильинишна.
Еще речь была не кончена, — Судья приподнялся уже со стула, поклонился Наталье Ильинишне, потом Роману Матвеевичу, хотел говорить — как вдруг вошла в комнату разряженная Зоя.
— Вот кстати и дочь моя, — сказал Роман Матвеевич.
— Зоя, — сказала Наталья Ильинишна, — рекомендуем тебе…
Вдруг послышались чьи-то шаги в зале, и кто-то шаркнул в дверях и заговорил:
— Проезжая мимо, я не мог преминуть засвидетельствовать мое почтение, Роман Матвеевич, Наталья Ильинишна, Зоя Романовна!.. Я поставил долгом быть у вас… Я не мог забыть ваших ласк…
— Ах, Порфирий Петрович! — вскричала Зоя.
— Неужели Порфирий Петрович! — сказала довольно сухо Наталья Ильинишна.