Сердце и Думка
Шрифт:
— Я бы вас никак не узнал, — сказал и Роман Матвеевич, — усы, бакенбарды, испанская бородка…
— Проклятый! черт его принес! — шепнул Судья Анне Тихоновне.
— Ах, он… кто ему сказал? — подумал Нелегкий, который тут же был инкогнито.
Роман Матвеевич и Наталья Ильинишна не обращали внимания на Поэта и, чтоб показать, что он лишний, отвернулись от него, заговорили с Судьей и Анной Тихоновной.
Но Поэт мало заботился об этом; он сел подле Зои в противном уголу комнаты и, подавая ей книгу,
— Зоя Романовна, я нарочно приехал, чтоб вручить экземпляр моих сочинений, посвященных вам; надеюсь, что вы примете мое приношение.
— Как я вам благодарна, — отвечала Зоя, — а еще более благодарна за то, что вы вспомнили нас. Вы не поверите, как здесь скучно было в это время… Я умираю со скуки!
— Видеть вас и не желать видеть всегда — это невозможно, по крайней мере, для меня.
— Вы научились в столице льстить, — сказала Зоя, потупив глаза и нежно подняв их снова на Поэта.
— О, нет, это не лесть… Скажите, сделайте одолжение, кто этот толстый господин?
— Это здешний Судья. Как будто вы не узнали его?
— Что вы говорите! — сказал Поэт, прищуря и приставив к глазам лорнет. — Я не верю! неужели он из пустой простой бочки стал пустой сорокаведерной?.. А эта дама в чепце все та же Анна Тихоновна?
— Какая у вас память!
— Как она похожа на сваху!.. Берегитесь, Зоя Романовна: она просватает вас за какого-нибудь толстого Судью.
Зоя вспыхнула.
Между тем как она вполне предалась беседе с Поэтом, разговор между Натальей Ильинишной, Анной Тихоновной и Судьей утихал; все они сидели как на иголках и дулись. Роман Матвеевич прохаживался по комнатам, то заложив руку назад, то пощелкивая пальцами. Наталья Ильинишна утомилась развлекать внимание жениха, с которого пот лил градом; он пыхтел с досады, посматривая на Поэта, беседующего с Зоей. Хитрая Зоя, чтоб задержать долее Поэта и отделаться от жениха, просила Порфирия прочитать что-нибудь из его стихотворений.
Читать свои произведения по просьбе есть одно из высочайших наслаждений почти для всех поэтов без исключения. Порфирий прочел одно стихотворение на выбор.
— Ах, как мило! — сказала Зоя, — прочитайте еще что-нибудь!.. Не правда ли, что очень мило? — повторила Зоя, обращаясь к матери и Анне Тихоновне.
— Очень! — произнесла Анна Тихоновна.
А между тем Поэт выбрал уже другую пиэсу: отрывок из неоконченной поэмы. Начинает читать. Отрывок очень длинен.
Зоя восхищается.
Роман Матвеевич тоже некогда был любителем стихов; он прислушивается и иногда произносит: «Славно, славно! очень удачно!» И на Наталью Ильинишну подействовали стопы, рифмы и цезура.
Анна Тихоновна тоже не хочет показать, что она не понимает стихов, и она слушает. Только Судья дуется и мысленно не хочет слушать; но слушает поневоле. Всякое
Поэт разгорячился, зачитал бы всех; но в самое то время, как он начал читать сладостным голосом о надеждах любви, сравнивая их с вольными пугливыми пернатыми, — вдруг Судья так всхрапнул, что все вздрогнули. Поэт умолк… Все оглянулись. Судья, раскинувшись на креслах, был погружен в глубокий сон.
Анна Тихоновна хотела дернуть его за руку, но он так свистнул носом и снова так всхрапнул, что Анна Тихоновна отшатнулась.
— Пойдемте в другую комнату, — сказал Роман Матвеевич, пожав плечами, — пойдемте, чтоб не разбудить господина Судью; он, кажется, расположился здесь на ночлег!
Анна Тихоновна сгорела от стыда.
— Что это за невежество! — прошептала вслух Наталья Ильинишна.
— Пойдемте в другую комнату, — повторила и Зоя, обращаясь к Поэту.
Все вышли, кроме Анны Тихоновны. Она дернула Судью за руку:
— Семен Кузьмич!
Семен Кузьмич храпит, как убитый.
Она схватила его за воротник, затрясла изо всей силы:
— Семен Кузьмич!
— А? Хрррр! Трррр!..
Анна Тихоновна отскочила от него.
— Тяни! — пробормотал Судья сквозь сон, приподнимая ногу.
Анна Тихоновна бросилась вон, скрылась.
— Эй! — вскричал Роман Матвеевич к людям, — когда проснется господин Судья, скажите, что экипаж его подан!
Двое слуг стали караульными подле сонного Судьи и хохотали в горсть в ожидании его пробуждения.
Вдруг он повернулся; на креслах, верно, неловко было лежать.
— Кузька!.. дай руку!.. — пробормотал он опять сквозь сон. — Веди!.. в спальню!..
Двое слуг приподняли его с кресел, повели вон, третий надел ему на голову шляпу. Выпроводили на крыльцо, дотащили до дрожек, усадили кое-как и — велели кучеру ехать домой.
— Ну, угостили! — сказал кучер.
Судья, воображая себя на постеле, развалился на дрожках и захрапел во всю улицу.
В целом доме Романа Матвеевича поднялся хохот.
— Я тебе говорил, Наташа, что Судья слишком толст и слишком прост, — говорил на другой день Роман Матвеевич Наталье Ильинишне.
— Ужас сколько страму наделал! и при постороннем человеке! Что, если б это случилось в день свадьбы! Нет, я слагаю с себя заботу выбирать жениха Зое: мой выбор несчастлив; пусть сама ищет по сердцу; мое дело будет не противиться. Будет счастлива — хорошо; а нет — вини сама себя.