Сердце ночи

Лопатто Михаил Осипович

С веранды в синь слепящей глади Ты смотришь, щурясь, хохоча, И в кружевном твоем наряде Сквозит изнеженность плеча. Зной утра. Над водой — ни ветра. В лиловых дымах контур гор. Что заказать? Вина St-Pietro И наш излюбленный рокфор! Ты жадно пьешь. Смотрю, ревнуя, И ревность глупую тая: «Ужель свежее поцелуя Стакана льдистые края?»

«Жара. Иду

в купальни…»

Жара. Иду в купальни С лохматой простыней. Открылся берег дальний И дачи подо мной. Искрится зыбью вспышек Рассыпчатый песок. Повел приготовишек Купаться педагог. В тени за самоваром Хозяйка киснет. Лень. И ярким пеньюаром Оттенена сирень. Ни паруса, ни птицы, Лишь в сонной лодке зонт. И золотом курится Лазурный горизонт.

«Только первая рюмка Кианти…»

Только первая рюмка Кианти, Только первый вдохнуть поцелуй, — А потом недоступною станьте И прозрачней полуденных струй. Только поверху море нагрето. Разве нужен томительный хмель И горячее, пьяное лето В этот вкрадчиво нежный Апрель?

«В знойный день у синих вод на камне я лежал…»

В знойный день у синих вод на камне я лежал, И слизнул меня, нахлынув, мутно-теплый вал, Выплыв, я не знал, что было: сладость или боль? На губах моих еще пылала горько соль. Нежной пеной розовели гладкие пески. Как шиповники, алели в пенной мгле соски. Я закрыл глаза пред нею в страхе, и Она Пролилась мне в тело телом, длительно нежна. И ушла по горным склонам. Сердце пронзено, Отозвалось только стоном ей вослед оно.

Заря. Рондо

Не теплой негой стана, Не ласкою колен, Истомная нирвана Меня замкнула в плен, — Меня замкнула в плен Из льдистого стакана Легчайшею из пен, — Не теплой негой стана. Не теплой негой стана, Не пением сирен Над зыбью океана, Не ласкою колен, — Не ласкою колен, Надушенных так пряно, Вливалась в сети вен Истомная нирвана. Истомная нирвана Прозрачно-синих стен, Окрасившись багряно, Меня замкнула в плен.

Прогулка

Горный город, белый и зеленый, Облепивший теневые склоны. Виноградник

на холме прибрежном, Волны подымают лодку нежно. На пути обратном берега во мраке. Блики звезд. Тревожные собаки. Свежий запах сырости и соли И цветущих сладостно магнолий.

Воспоминание

Белел во мраке мягкий снег В тенистых впадинах обрыва, И волн размеренный набег Лизал пески неторопливо. Безветренная тишина! Лишь бальной туфельки шуршанье. И красной выплыла луна, Позолотив глухое зданье. Мы так стояли у перил, И пахло морем и духами. В санях я нежности не скрыл, Ее укутавши мехами.

«Что б ни случилося, душою не смутись…»

Ю. Оксману

Что б ни случилося, душою не смутись. Спокоен, строг, смотри в яснеющую высь. Ты книгу отложил, безмолвен у окна. Сквозь узкое окно окрестность вдаль видна. За рощею сквозной уже стада пылят. Среди стволов берез малиновый закат Овеян свежестью. Тебе давно знаком И глинистый обрыв, и тускло-серый дом. И в деревушке, там, в лощине за рекой Лохмотья и возня с гармоникой, тоской. Ты не печалишься. Твоя душа ясна. В ней золотится мир и неба глубина. Сквозь узкое окно долина и стада, И ветерок с реки, и первая звезда.

«Заплатано тряпкой окошко…»

Заплатано тряпкой окошко, Невыметен двор и пуст. В траве разлагается кошка. Запылен чахлый куст. Душный полдень. Звонко Где-то точат косу. Кричит сизоворонка В осиновом редком лесу. В канаве два красных цветочка. Кузнечик. Синь небес… Прошла помещица-дочка С лорнетом и книжкой в лес.

Идиллия

Ботинки густо запылились, Но сельской негой дышит грудь. О будь Амандой, Амариллис, И «Анну Павловну» забудь. Сегодня — сказка! День на даче, Непринужденность, молоко, Гамак и солнце, писк цыплячий И мебель в стиле рококо. Закат. За рощей солнце село, И тени выросли в глазах. Послушай, как поет в кустах Не соловей, а Филомела! Я полон чувств. Я опьянен Природой, песней, Амариллис… И лишь соседский граммофон Поет: «куда вы удалились».