Сердце ночи

Лопатто Михаил Осипович

2. «Последние подняли судно волны…»

Последние подняли судно волны, Машина стала, чинно мы сошли. Серели ветхие строения вдали Над чащей мелкорослой и безмолвной. Все были молчаливы и покорны, Был вверен чуждой воле каждый час. Со звоном, я поднялся без усилья. Послушники толпой проходят черной, Везде кресты, скуфейки, грубых ряс Подолы развеваются как крылья. Окурен ладаном иконостас, И сладко так стоять с надеждой робкой В оцепененье, в чутком забытьи. А вышел я — березы, воробьи, Столы простые с нищею похлебкой. Прибрежные отлогие холмы Я посетил под лепеты прибоя. И в легкой лодке он причалил стоя. Сошлись так просто и спокойно мы. Он был меня нежнее и моложе. Как часто, позже, — он, бывало, спит, Кровавый сжав в руке александрит, — К нему склонялся тайно я на ложе. Такому лику чужды страх и стыд! Такие кудри и румяный рот И щек овал бывают у кокоток! Но карий взор и прям и дивно кроток, И сладостно меня к нему влечет. Какие дни настали и недели! Он пел, а я садился за рояль, И, как наполненный вином хрусталь, Весельем песни чувственным

звенели. Мы посещали вместе рестораны, Где вся богема до утра толклась, Где знали все его, и полупьяный Он часто мне рассказывал про Вас. Вы кажетесь мне старой в двадцать два, Хотя пленительно и гибко тело, От Вас незримо прелесть отлетела, В объятьях Вы вздыхаете едва, — И необычным я горю огнем. Он выпил Вашу легкость, Вашу радость, Но тайная мне в Вас открылась сладость, Слова, движенья — все твердит о нем! Мы миновали остров Голодай, На веслах я, он с песней на руле. Прозрачный с небом слился моря край, Без рябины, в немом и мертвом штиле. Все спало на военном корабле; Неслись на Стрелку лишь автомобили, И вкрадчив был ночной бестенный май. Он смолк, и я в безбрежности эфира, Спиной к нему, высматривал Кронштадт. Уж к северу продвинулся закат, И стало вдруг невесело и сыро. Я вспомнил годы книг и отреченья, — Так редко посещал теперь я храм. Поднялась глухо скорбь к моим устам, Запретные узнавшим наслажденья. Вдруг слабый плеск, и словно оборвалось Во мне родное что-то: он исчез! На финском берегу купался лес, В воде эфирной таял неба край. «Прощай» я крикнул. Тихо отозвалось Мне эхом жалостным: прощай, прощай!

КОСМЕТИКА КОСМОСА

«Косметика космоса, ты…»

Косметика космоса, ты Слоем золотистой пыли Легла на обветшалые листы, И ветер шелестит поблекшею бумагой. Твои слова, как демоны сухие, Застыли За летаргическим стеклом. Четыре стихии — Воздух, огонь, земля, влага, В едином множество, одно во всем, И в мире, радостью объятом, Дух проросший плоти разрушенье, И как последнее освобожденье, Все разложивший, неделимый атом, Все течет, все мгновенно, Души томленье в чуждом теле, И ты, возврата круг блаженный, Круг повторений, ритм бессменный, — Вы истлели! С прекрасного таинственного Лика Вы сходите, вчерашние румяна, Для новых игр, шелков, румян. С зарею так царица Береника Окутала кудрями звездный стан, Роняя плащ, как роза, рдяный. Ты шепчешь, Демон вечных изменений, Пророча юность навсегда, Открывши мне слепительное «да» В лунных чарах скользких отражений, В весеннем плене, В расточенье без счета. Не всем ли, радостью гонимым В желанной пристани ворота, Дано быть ясным и неутомимым?

<1917>

Завтра

Ио орана Хина!

Гоген

Хрупкая Хина, раковина луны, Все корни зыби и покоя В тебе блаженно сплетены. Ты — гул набухшего прибоя Из мрака льдистой глубины, Ты — тамариск душистый рано, Ты — гладкое, гибкое тело В сонных объятьях моих, И ты в кудрях цветок шафрана. Я — твой незаемный, слепительно белый Источник сиянья. Твой сумрак душно, сладостно затих, Тебе не остудить смертельного пыланья. Оранжевой, лиловой, голубою Радугой умирая, Я завтра не вдохну чужое, А ты будешь всегда купать золотистые члены В маленьком озере у подножия Пайа, Ничего не зная, ничего не помня. Но что мне Твои измены? Завтра заря не моя — чужая, Осиянней не будет, Когда прохлада вздохами разбудит Твоего попугая, Над морем голубым и ясным: Одно сегодня мы зовем прекрасным!

<1918>

Влажность

Бывает, Леты сладки нам долины, Зачатий влажность, мертвенность и жуть. В студеность вод и в лихорадку тины Всю солнечность отрадно окунуть. В бесплодье пыль пустынь томится жаждой, Природа пламени суха, мертва, Но ливнем облак пал, и в капле каждой Рождаются живые существа. Как все пленительно и томно в бане: Горячий пар, бассейны и тела; Из крана бьет струя, гремят лохани, Стекают капли с потного стекла. Порою отрока крылами тронет Перед рассветом чуткий полусон. Он в мути вод, захлебываясь, тонет, А поутру и нежен и смущен.

<1916>

Сердце ночи

Ты ли, сердце, полное веселья, Разбилось в кристаллы-комочки? Все огнистей, осиянней Радужные грани Ярких звезд, видных в окно моей кельи. В хрупкой оболочке Любви ты билось, И вот распылилось В ледяном разреженном пространстве. Ты забывалось в сладком постоянстве, Верило с любовью, Любило верно, Вливалось биеньем, дыханьем, кровью В сердце чужое, А после в покое Облака-рая, На родной груди засыпая. Сердце мое ночное, Гонимая сворой серна, Бьется четко и безнадежно. Пустынна, безмерна, Мятежна Фосфорическая сыпь Зияющего зева. Кровавый щит Марса, мертвенность Рыб, Охотник и Дева, Как собрать и слить вас воедино В тесный комочек Сердца, жаркого рубина? Из лопнувших почек Слетает бессонный мотыль — Огромное сердце ночи, Роняя с крыльев серебряную пыль. Что же, ты был светлей и кротче И стал пустынным? В сердце золотом винным Намечен твой путь золотой! Вставая с ложа ласк, Аврора Шафранной рукой Приподняла

бледнеющего неба окрай. Радуйся, скоро Поблекнет звездный рой! Осиянна голубизна, И лишь одна В поле золотом золотая звезда… О сияй мне, сияй Всегда, всегда!

<1918>

Морская пустыня

Громады ущелий, Горячие скалы — вход в Аид. Как волчья шкура, по камням сухая трава. Солнце печет, пьянит, слепит, Разлив лучей истому в теле. Ветер вздохнет едва-едва, А море плоское — там. Шелест, шлепки, ропот, урчание, гам, Разноголосые, все мятежней. Из полой сердцевины Раковины, зеркала радуг, Знакомый голос легкий, прежний Так сладок, Но слаще, звонче, неизбежней Забвение. Не слово пленное — дуновение, Легче паутины Забвение. В чаще сухих маслин Звонок стрекот цикад. Сзади белеют каймой стены Афин. Пьяней, чем от крепких вин, От крепкой тоски Алкивиад. «Прочь, помятые венки! Слепые волны, вернитесь назад, Время — назад! Вся твоя мудрость, Сократ, Забвение». Бежит вдоль прибоя, пьяный и жалкий, Разрывает плащ, упав на песок. Волны разлетаются пылью у ног, Лепечут, плещутся, шуршат, Цикады верещат, И — сладкое тление — Смешали с йодом запах свой фиалки. Тигель, реторты, маленький горн, пожелтелые свитки, Фальшивого золота слитки. Сицилийский граф, Маг, музыкант, кондотьер, Бредит музыкой сфер, В кресло упав. На огне сопит и лопается пузырями коричневый сплав, Стекая в граненые флаконы. Солнце малиновым диском, Золотя спелые лимоны, Прохладно в дымное золото село. Огласила филомела Рокотом, трелью, писком Рощи блаженный приют. Кто мы, скитальцы? Сколько лет, часов, минут Цепко частицы этого тела — Горло, мускулы, пальцы — Будут держаться, одна другую питая? Что для мертвых музыка рая?

<1917>

Рассвет

Словно тысячи тысяч стеклянных иголок Ломались с шорохом и звоном, И каждый радужный осколок С живым сливался снова лоном, Чтоб глухо зазвенеть опять, Чуть всколыхнуться, засиять, Уже утопая в взволнованном хоре, В зеленой плесени отлива, В пустыне зыбких плоскогорий, Под легкий лепет, вздох счастливый, Роняя волн косматых ткань В эфирно радостную рань. Шорох волн в нарастании длительном гула, Песок с налетом влажной соли, И море близко вдруг блеснуло Сквозь листья лаковых магнолий. Текуче — все. Покоя нет! И, словно зарево побед, Тысячи тысяч жемчужных скорлупок, Упав на синь, зарозовели, И ропот грозен, и шелест хрупок, И сладострастно пухнут мели — Чтоб в муке замереть на миг, Из вод являя рдяный Лик.

<1918>

Отрывок

Из пустыни, сожженной и знобимой Бесовской, похотливой лихорадкой, Бежал я ночью, тайно одержимый Желанием коснуться жизни сладкой, Как пояса или волос любимой. Я поцеловал землю у городских ворот. Свежий воздух прозрачной рани Смешался с запахом гари, рыб и нечистот. Изможденные женщины предместий Выливали на улицу лохани И развешивали на заборах белье. Все было на прежнем месте, Но все уже было не мое, Десять лет Искуса, молитв и бдений Отделяли меня от конских побед, Пирушек, стихов и праздничной лени, Малиной пахнущих губ И речи щебечущей, звонкой, картавой Спутницы прелестной и лукавой. Мой лик был темен, голос дик и груб, И песни так пустынно величавы. И только в сердце, радостном и кротком, Иная с миром связь восстановлялась. Была ли это нежность или жалость? Из рдяных зорь ему покров был соткан, И сладко, отрекаясь, сердце сжалось. Я сбросил истлевшую милоть, Сменив ее на простое платье. Казалось, в одно объятье Заключил я солнечную плоть И дух, подобный восковой свече, Благословив и святость и грех, И лилий белизну и золото павлина. Послышались шаги и легкий смех Женщины в лиловом плаще: «Если ты носильщик, снеси корзины». Я сказал: госпожа, я готов. Воздух был прозрачен и звонок, Веял холодом мрамор домов. В нише голубей стерег котенок. Пройдя колонн воздушный строй, Вступили мы в прозрачный садик, Где поливали дорожки фиалковой водой И розы жались к ограде…

<1916>

«Нас ужас вяжет сталью паутины…»

Нас ужас вяжет сталью паутины, Забыли мы о радостях земли. Буравят высь бескрылые машины, И мясом пушечным полки легли. Но павшие под одурь трескотни, К земле пришибленные черным градом — Что в миг последний обрели они — Свой рай, кафешантан с открытым садом, Ночь без зари иль в сладостных мечтах, Где голос нежен, а стихии хрупки, Герой воскреснет и убудет страх И пир картонные запенит кубки?

«Наш рок и труден и туманен…»

Наш рок и труден и туманен, И свежей далью дух пленен, Неутомимый англичанин, Тебя любил я, Робинзон. Беспечно все мы уплываем До света в розовый туман И вольной грудью разрезаем В соленых брызгах океан, Но берег дик, необитаем, И видим мы в пустыне лет Все ту же неба синь, и дюны, И волн зеленый караван, Порой обломки мертвой шхуны, — А в Англию возврата нет, Виденья все неуловимы, И к зову дальний парус глух. В тревогах закалится дух Упрямый и неутомимый. И только детства призрак нежный, На Темзе вечер золотой В твой сон безгрезный и мятежный Вплетется сладостно порой.