Сердце огня и льда. Леди

Гэлбрэйт Серина

Мне казалось, Нордан будет недоволен этой грудой игрушек, купленных Дрэйком для Звёздочки, однако возражать он не стал, только посетовал неодобрительно на отсутствие книг. Я же и вовсе старалась не вмешиваться, полагая, что сейчас моё мнение вряд ли примут в расчёт. По возвращению из магазинов я отнесла в нашу спальню пакеты с одеждой, затем спустилась на кухню, помогла Лиссет с продуктами. Беван и Веледа явно избегали встречаться с остальными, предпочитая уединение то в саду, то в комнате Бевана, Кадиим послушно выполнял все указания Нордана – странно, но за время нашего отсутствия эти двое будто успели найти общий язык, хотя трудно сказать, на чём именно основано внезапное это взаимопонимание. Возможно, на нас с Эстеллой, возможно, на осознании необходимости смириться с присутствием друг друга. И Кадиим всё же дух, Нордан не должен воспринимать его как постороннего

мужчину и потенциального соперника.

Посмотреть на комнату для дочери мне разрешили лишь вечером, после ужина. Я занесла в спальню снежного барса – наверное, единственная игрушка, которую я выбрала сама, привлечённая мягкой шерстью и внимательными сине-серебристыми глазами, и с которой не расставалась всю дорогу до дома, – положила на кровать на вишнёвое покрывало. Ещё раз оглядела помещение.

Завтра я увижу Эстеллу.

А моя малышка… наша малышка увидит своего отца.

Нордану тяжелее, чем мне. Я провела в разлуке с дочерью чуть больше трёх недель, он же знает её лишь по моим письмам и снам и для Звёздочки папа – существо наполовину мифическое, фантастическое, подобно героям «Лисьих сказок». До появления Бевана она не видела взрослых мужчин. Не видела городов, ни больших, ни маленьких. Не играла со сверстниками – в общине не было детей её возраста, только постарше, лет от четырёх-пяти, вечно бегающих ватагой шумной, проказничающей беспрестанно. Да и во многом Эстелла напоминала меня в детстве, не любившую игры подвижные, коллективные. Я говорила себе, что дочь ещё слишком мала для таких забав, тем более в компании маленьких оборотней, развивающихся быстрее своих человеческих сверстников, но, вполне возможно, дело не в возрасте Эстеллы, дело в её характере.

Истинная звезда севера.

Страшно представить, как бы я жила без неё.

Не могу не думать о словах Дрэйка. Были ли мы связаны задолго до нашего рождения или это лишь иллюзия, обычная человеческая вера в предназначение и волю богов, соединяющих наши жизни? Как бы там ни было, как бы наивна я ни была тогда, я всегда понимала свои чувства к Дрэйку, да и какая девушка на моём месте не влюбилась бы в него? С Норданом же всё сложнее, путанее. Он купил меня, укусил, дважды пытался подарить другим собратьям, был груб и даже хуже. И всё-таки я тянулась к нему, верила, сама удивляясь слепой, беспочвенной, казалось бы, вере этой. Боялась с каждым днём всё меньше, открывалась, привыкая постепенно, что он рядом, готовый на многое ради меня. Порой и впрямь задумывалась, не сошла ли я с ума под воздействием привязки и запаха. Но привязка – прежде всего, именно привязка, порождающая физическое влечение и желание защищать партнёра, оберегать. Привязка не создаёт настоящих чувств, настоящей привязанности не к некоему объекту, необходимому для продолжения рода, но к живому существу, личности со всеми её радостями и горестями.

И что ещё могло питать мои чувства к Нордану тогда, иррациональное притяжение, если не связь, что старше и меня, и его?

Я ведь верила. Несмотря ни на что и вопреки всему.

Верю.

И знаю, что буду верить всегда.

– Шель? – Нордан остановился на пороге, возле незакрытой мной двери. – Ещё одна игрушка?

– Я не удержалась, выбрала и его, – я рассеянно погладила барса, шагнула к мужчине. – Ты никогда не задумывался, не могли ли мы быть… связаны прежде? До всего этого, до рынка, до нашего рождения?

Мимолётная тень удивления, непонимания в светлых глазах, и Нордан пожал плечами.

– Нет. Обычно я не копаю так глубоко, слишком уж много ничем не подкреплённых и недоказуемых предположений, а жизнь в братстве научила не оперировать настолько абстрактными величинами, – мужчина усмехнулся вдруг, приблизился ко мне. – Философское настроение?

– Немного, – ответила я. – Я верю тебе… и три года назад верила, хотя…

– Хотя, объективно говоря, поводов не было?

– Да. Но часть меня даже тогда знала, что ты не причинишь мне вреда…

– Котёнок, – Нордан коснулся моего лица, заправил прядку за ухо, – иногда меня пугает то, как ты меня идеализируешь.

– Я вовсе не… – начала я, но указательный палец уже привычным жестом провёл по моим губам, останавливая возражения.

– Идеализируешь и оправдываешь, – перебил Нордан мягко. – Ясно, почему люди идеализируют Дрэйка – он умеет производить нужное впечатление, однако я ни к чему подобному уже давным-давно не стремлюсь. Да, я не причиню вреда тебе и нашим детям. Дрэйку… хотя большую часть возможного ущерба он всё равно переживёт. Твоим друзьям, пока они не

переходят границы допустимого и не представляют угрозы для вас. Твоим родным. Но меня не волнует благополучие остальных людей и нелюдей. Мне по-прежнему плевать на них, на их проблемы, на мир во всём мире – за эти годы я слишком хорошо усвоил, что он не достижим в принципе. Я всегда буду видеть в них плохое, всегда буду подозревать в чём-то – потому что, как показывает практика, люди эти подозрения оправдывают куда чаще, нежели опровергают. Не имею я склонности к всепрощению или бескорыстной любви ко всем подряд. И неоспоримый факт, что я не причиню вреда вам, отнюдь не означает, что я испытываю сколько-нибудь добрые чувства к остальным. Если потребуется – использую, покалечу или убью не задумываясь, вытру ноги и выброшу без малейшего сожаления, как обычную ненужную тряпку, – мужчина улыбнулся нежно, каплю снисходительно, чуть печально. – Полагаю, в целом мире лишь ты видишь меня настолько идеальным.

И только меня он готов раз за разом убеждать в собственном несовершенстве, только мне готов объяснять, как ужасен этот неприглядный, полный грязи мир и он сам, неприкаянный собрат ордена бессмертных. Но это и мой мир тоже, сколь бы мало я ни знала о том, что происходит вокруг, сколь бы сильно ни заблуждалась, веря в лучшее, и мой мужчина, каким бы неидеальным он ни был, что бы ни делал прежде. Мои мужчины.

Возможно, любовь и впрямь слепа, как говорят, однако не желала я ни роптать на судьбу, ни попрекать мужчин прошлым, тем, что им не дано изменить.

– И всё же я думаю, это неспроста, – покачала я головой. – Мы могли знать друг друга раньше…

– И кем, по-твоему, мы могли быть?

– Не знаю, – я беспомощно пожала плечами. – Но можно поразмышлять об этом, пофантазировать.

Мне и трудно вообразить подобное, и одновременно я не могу удержаться, чтобы не начать представлять – пусть бы в теории, пусть бы лишь в моих пёстрых фантазиях, – кем мы были, как встретились и почему наши чувства сохранились спустя столько лет и веков, продолжились, не исчезнув, подобно многим, в пустоте забытья.

Нордан взял меня за руку, вывел из комнаты, закрыл дверь и неожиданно прижал к стене возле створки. Накрыл мои губы своими в поцелуе жадном, нетерпеливом. Я слабо вздрогнула – не от неприятия, но потому, что мы опять целуемся в коридоре, где нас могут застать Лиссет, или Веледа с Беваном, или Кадиим. Я вспомнила слова Веледы, что дух может наблюдать за тем, что происходит вокруг меня, а, значит, наверняка рискует оказаться невольным свидетелем, даже не выходя в коридор лично. Однако желание мужчины, резкий аромат ягод пьянили домашней ежевичной настойкой, которую так любил мой папа, напитком, ловко скрывающим душистую крепость за тёмной сладостью. Я обвила руками шею Нордана, ответила на поцелуй, чувствуя, как мужские ладони скользят по моим бёдрам, сминают лимонный шифон платья.

– Норд… – я отвернула лицо, одурманенная запахом, собственным желанием. – Нас могут увидеть…

И я должна снять кольцо. Понимаю, что едва ли смогу чем-то удивить бессмертного духа, но всё же не хочу посвящать его в подробности нашей интимной жизни.

– У нас не дом, а проходной двор, – Нордан неохотно отстранился от меня, отпустил, словно через силу.

– Это временно, – я провела по складкам ткани, расправляя их.

– Надеюсь.

Улыбнувшись извиняюще, я мышкой прохожу мимо Нордана в нашу спальню, собираю необходимое и отправляюсь в ванную комнату, торопясь занять её, пока она не понадобилась кому-то ещё. В общине нам приходилось греть воду, чтобы принять ванну, здесь же, в центре некогда великой империи, мы вынуждены соблюдать некоторую очерёдность при посещении ванной, словно живём не в частном доме, а в общежитии при университете. Понимаю, нам и впрямь пора подумать о собственном жилье независимо от исхода революции, об укрытии от невзгод внешнего мира, о настоящем доме, где будем жить только мы – и наши друзья, когда станут нас навещать, – о стране, в которой мы поселимся. И ловлю себя на мысли, что не знаю других стран по-настоящему, кроме Феоссии. Но Дрэйк прав, ещё долгие годы мы не сможем жить на моей родине так, как жила я в детстве и отрочестве. Даже вернув независимость, Феоссия будет зализывать раны, восстанавливаться, учиться жить иначе, по-новому – ведь по-старому уже не будет никогда. Ей потребуется время, которое слишком дорого мне, моей семье, чтобы ждать. Хочу я того или нет, но придётся смириться с необходимостью начать новую жизнь в другом королевстве, построить там дом – в более широком, всеобъемлющем смысле слова этого, – дом для Эстеллы.