Сердце Охотника
Шрифт:
Пытаюсь сопротивляться, но это очень сложно делать, когда хохочешь.
– Хочу попробовать все твои косточки, – свободной рукой Никита задирает мне майку и медленно проводит языком по ключице. – Только сначала избавлю от одежды. Не люблю вкус ткани. – Он рывком стягивает с меня майку и вновь перехватывает запястья. Кусает мой подбородок, почти больно. Я ойкаю, но по-прежнему смеюсь. – Да, это блюдо мне по вкусу… Не анорексичная и не толстая… Идеальный подарок мне на твой день рождения…
– Пик, пик, пик, пик!.. – вопит
Все еще улыбаюсь, чувствуя под пижамой руки Никиты. Потом улыбка гаснет.
У меня и в самом деле был подарок для Никиты. Правда, купила я его еще к Новому году. Мохнатые рукавицы уже несколько месяц лежали в шкафу в обувной коробке. Да, дурацкие, но такие волчьи…
За стеной кашляет отец. Не спит, ворочается. Вчера я здорово испортила ему настроение. После моей просьбы научить стрелять в комнате повисла такая липкая тишина, что в ней завязли даже стрелки настенных часов. Затем папа встал из-за стола. Не быстро, не медленно, а спокойно – словно ничего не произошло, – и от этого контраста мне стало не по себе. Также спокойно он надел куртку, застегнул пуговицы – даже самую верхнюю, которую всегда оставлял не застегнутой, – и вышел из дома, плотно и беззвучно закрыв за собой дверь.
После его ухода я некоторое время просто сидела на диване. Потом собрала все гелиевые шары и, как есть, в туфлях, юбке и майке, вышла на улицу, в жидкие сумерки. Обойдя дом, поднялась по стремянке на крышу и остановилась на верхней ступеньке.
Передо мной простиралась черная скатерть поля с рыжеватыми потеками талого снега. За полем – лес. Словно забор, который ограждал меня от Никиты. Я долго смотрела на лес, он отвечал взаимностью. В его взгляде не ощущалось угрозы, но и сочувствия тоже не было: лес давно испытывал меня на прочность.
Я разжала замерзшие пальцы и отпустила воздушные шары на волю ветра. Они быстро поднимались, теряли яркость, словно их поглощала серость неба. Не нравилось мне это зрелище, но и оторваться от него не было сил. Так и стояла, пока шары не исчезли в пустоте.
Дома я заварила большую кружку чая с ромашкой и укуталась в плед. Внутренний холод быстро унялся, только спокойнее не стало. Та конфетная обертка, возможно, ничего не значила. Но она заставила меня вспомнить единственный вопрос, который я не позволяла себе задавать: если Никита жив, почему не дал о себе знать?..
Шлепаю на кухню и включаю чайник. Пишу письмо Никите. Пью чай, обнимая кружку ладонями и всматриваюсь в окно, в которое бьется мелкий снег. Темно. Поэтому комнату в отражении я вижу отчетливее, чем пейзаж. Зато тот, кто за стеклом, отлично видит меня. Если, конечно, предположить, что там кто-то есть.
Отправляюсь на пробежку. Включаю музыку на полную громкость, салютую автомобильному остову, бросаю сосиску сонному Попперу. Маршрут пробегаю до конца. Когда поднимаюсь на крыльцо, солнечный луч
Папа не выходит на завтрак, но я не позволяю себе расстраиваться. Накрываю тарелку с омлетом пластмассовым куполом и сажусь за комп, чтобы написать Никите еще одно – коротенькое – письмо.
«Ума не приложу, значит ли что-то конфетный фантик, – мои пальцы летают по клавиатуре. – Понятия не имею, следит ли кто-то за мной, – оглядываюсь через плечо. – Не знаю, ты ли высматриваешь меня из леса, думаешь ли обо мне. Но я уверена вот в чем. Ничего не закончится, Никита, пока ты не скажешь мне об этом».
– Любви нужны символы, – добавляю я сама себе. – Так почему бы таким символом не стать конфетной обертке?
Если начистоту, какая разница, что тебя зажигает, что тобой движет? Главное, это дает силы идти вперед.
Отправляю письмо и удаляю его из папки «Отправленные».
Солнце старается, проклевывается сквозь тучи, как цыпленок сквозь скорлупу. Прохладный ветер бережно подталкивает в спину. Робко пахнет весной. Этот коктейль рождает во мне забытое чувство – необоснованную уверенность, что все будет хорошо. Только тревога не исчезает – лишь притупляется, как долгая зубная боль.
Еду в автобусе, слушаю в наушниках Adel и все кручу в кармане жгутик из конфетной обертки с изображением зайца. За окном, подрагивая на остановках, плывут дома частного сектора, тянутся трубами к солнцу.
Я не сразу осознаю, что вижу. Но, почувствовав что-то, медленно снимаю наушники. Музыка все еще звучит, далеко и тихо, как и мое предчувствие. Обычный рекламный щит ближайшего к моему дому продуктового магазина. Но я выскакиваю из автобуса – за мгновение до того, как за моей спиной захлопываются двери.
В магазине посетителей мало. Продавщицы зевают у прилавков. Неспеша перехожу от стеллажа к стеллажу, выискивая глазами кондитерский отдел, и осознаю, что сердце бьется чаще.
Понятия не имею, что собираюсь найти. Знаю, эта ниточка наверняка никуда не приведет. Но меня будоражит мысль, что я вообще об этом думаю. Взвинчивает решимость, с которой я спрыгнула со ступенек автобуса. Готова ли я отказаться от того, что создавала целых семь месяцев, снова погрузиться в безумие? Действительно ли я способна на это?
Останавливаюсь у кондитерского отдела. Стою, теребя в кармане фантик. Хочу спросить у продавщицы, есть ли в продаже конфеты с изображением зайца, но вдруг понимаю, что горло пересохло.
Нужный мне пластмассовый ящик стоит на средней полке последнего стеллажа. Шарю взглядом по оберткам с изображением зайца, погружаю в них пальцы, изучаю – точно такие же, как и та, что у меня в кармане. Ничего необычного. Никакого знака. Постепенно сердцебиение замедляется. Перебираю сладости и уже подумываю о том, что еще успеваю на вторую пару.