Сердце Скал

Tesley

Робер с неприятным удивлением ощутил, что на сердце у него тихонько заскреблись закатные кошки.

— Что произошло, Дикон? — осторожно спросил он, уже догадываясь, что ответ будет не банальным. Но то, что он услышал, далеко превосходило самые дурные его предположения. Дикон отвел глаза, вздохнул и, собравшись с силами, неожиданно выпалил:

— Я отравил своего эра!

Робер оторопел. Чего-чего, а этого он никак не ожидал.

— Ворон мертв? — потрясенно спросил он, едва соображая, что из этого следует.

— Его светлость герцог Алва жив и совершенно

здоров, — сообщил Дикон так, словно отвечал на вежливый светский вопрос о самочувствии своего монсеньора. — Он настолько здоров, что уже успел вызвать на дуэль и убить пятерых человек!

— Что ты несешь, Дикон?.. — попытался было Робер остановить поток шокирующих откровений, но Ричард не дал ему продолжать. Юноша перевел дыхание и быстро проговорил, как ребенок, решившийся признаться во всех своих провинностях сразу:

— И я должен просить у вас прощения, эр Робер, что не смогу засвидетельствовать свое почтение его высочеству Альдо Ракану. Я знаю, что вас это расстроит, ведь вы преданный друг принца. Я бесконечно сожалею, но мое положение сейчас таково, что я не могу рисковать благополучием моих людей и семьи.

Поняв, что нужно принимать решительные меры, Робер схватил лошадь Дика за повод и ловко дернул, заставляя мориску остановиться.

— Стой! А ну-ка, Дикон, объясни мне всё по-человечески. Что именно ты сделал?

Его милость герцог Надорский и Повелитель Скал внезапно всхлипнул совсем по-мальчишески.

— Я отравил своего эра, — покорно повторил он, пряча глаза.

— Но Ворон все-таки жив? — на всякий случай уточнил Робер.

— Жив и здоров, — тоскливо подтвердил Дикон. — Как и я.

— Ты думал, что Алва убьет тебя? — рассеянно поинтересовался Робер, соображая, как бы вытянуть из Дикона всю эту историю в связном виде.

— Я тоже выпил яд, — признался юноша. — Но эр Рокэ заставил меня принять противоядие.

— Я ничего не понимаю, Дикон, — чувствуя, что не поспевает за новостями, сказал Робер. — Ведь вы с Алвой, вроде бы, недурно ладили друг с другом. С чего это тебе вздумалось травить его? И откуда ты взял яд?

Дикон наконец поднял глаза и посмотрел на Иноходца прямым взглядом, сильно сжав губы, отчего его лицо, еще минуту назад казавшееся совсем детским и ребячески-несчастным, стало неожиданно взрослым и строгим.

— Где мы можем спокойно поговорить? — снова спросил он, словно прежде об этом не было речи.

Робер оглянулся, осматривая пустынную местность.

— Через четверть часа мы доедем до Белой Ели, —ответил он. — Обещаю тебе: там нас никто не потревожит.

— Белая Ель? А что это? — растерянно спросил Ричард, тоже заозиравшись по сторонам.

— Место, которое здешние жители избегают, — пояснил Робер, думая о другом. — С ним, вероятно, связана какая-то старая история, но к нам она отношения не имеет. Поехали!

За оставшийся путь Дик успел взять себя в руки. Чувствовалось, что он изменился после Сагранны: видимо, пережитые испытания отразились на нем. Едва увидев мертвый остов Белой ели, юноша слегка вздрогнул, однако не дал новым впечатлениям сбить себя с мысли.

Спешившись, они сели на

серые валуны, отдав поводья лошадей Гиллалуну, который почтительно отошел в сторону. Дикон принялся бездумно гладить ровную поверхность камня. Робер терпеливо ждал, решив не торопить события: времени у них было навалом.

— Что вы знаете об Октавианской ночи, Робер? — наконец спросил юноша безучастно, не отрывая взгляд от облюбованного валуна.

— Да почти ничего. А разве есть, что знать? — удивился Иноходец. — Барон Хогберд особо не вдавался в подробности.

Пораженный Дик вскинул глаза на Робера.

— Как же так? Ведь тогда вы еще жили в Агарисе!

Иноходец пожал плечами:

— Ну, меня мало интересуют агарисские дела. Почему ты спрашиваешь?

Ричард неожиданно поежился, будто ему стало холодно от такого равнодушия.

— Потому что с этого всё началось. Эсперадор хотел помириться с олларианцами. Он прислал для переговоров епископа Оноре из Ордена Милосердия. Это… Это был святой, Робер. Я сам говорил с ним, и могу вас уверить: его преосвященство не такой человек, как все. Он особенный. Но мерзавец Дорак решил воспользоваться его святой доверчивостью и устроил в столице настоящую охоту на эсператистов. Это было ужасно. Резня продолжалась три дня.

— Резня? — поразился Робер. — Как? В Олларии?

— Да, в столице. Я вернулся из Надора за пару дней до этого и видел все собственными глазами. Епископа Оноре должны были обвинить в том, что он якобы отравил святую воду, и что дети, пившие ее, погибли. Бредни бесноватого! Даже не будь Оноре святым, будь он самым обычным священником, он не стал бы травить эту воду. Ведь он приехал договариваться о мире! Детей убил Дорак, Робер. А олларианский епископ Авнир с благословения этого мерзавца собрал целую лигу головорезов. Они отмечали дома эсператистов, которых собирались уничтожить. Наль… Мой кузен де Лар привел преосвященного Оноре в особняк Ворона, а я приютил его там на свой страх и риск.

Робер потер пальцами виски, чувствуя, что голова начинает тошнотворно ныть. Вот так новости!

— А ты абсолютно уверен, что за беспорядками стоял Дорак? — спросил он.

— Абсолютно, — бесцветным голосом подтвердил Дикон. — Монсеньор приехал на второй день погромов, когда его особняк осаждали лигисты. Они требовали выдать им святого для расправы. Монсеньор, надо отдать ему должное, не стал этого делать, но в остальном пальцем о палец не ударил. Преосвященный Оноре на коленях умолял его остановить резню. А знаете, что сделал Алва? Он прогнал сброд у себя со двора, принял ванну, поужинал и лег спать.

В голосе Ричарда явственно послышалась горечь.

— А что было потом? — поинтересовался Робер, не зная, что сказать.

— Потом? Потом Алве, должно быть, показалось, что это уже слишком. К тому времени в столице выгорело несколько кварталов, мародеры разграбили портовые склады и всю улицу Ювелиров. На третий день монсеньор вывел войска из казарм, перевешал грабителей и насильников и собственноручно сжег зачинщика резни Авнира.

— Как сжег? — оторопел Робер от такого варварства.