Сердце смертного

Ла Фиверс Робин

— Она была моим другом. И вашей священной обязанностью, а вы предали ее ради собственных целей.

Настоятельница поднимает плечи холодным, бесчувственным жестом.

— Она не была тобой, а ты — все, что меня заботило. Все, что меня волнует и поныне.

Я чувствую себя больной, запачканной пятном ее грехов.

Настоятельница встает и подходит к моей стороне стола. Она тянется, чтобы взять меня за руку, но я вырываю руку. Боль вспыхивает в ее глазах.

—

Ты должна была стать моей жертвой Мортейну, — говорит она. — Мое покаяние. Мое искупление. Посвящая тебя служению Ему, я была уверенa, что Он даст нам прощение.

— Но это была не ваша жизнь, чтобы жертвовать ему.

— Если бы не я, у тебя не было бы жизни вообще. Если бы не я, эта жалкая Дракониха убила бы или покалечила тебя.

Я сжимаю кулаки в отчаянии. Она права. В определенном смысле я многим ей обязана. Но не жизнью. Возможно, благодарностью. И верностью?

Такое ощущение, что она утратила это право, когда убивала и пыталась переложить вину на мои плечи. Я медленно поднимаю глаза и встречаюсь с ней взглядом.

— Я вам ничего не должна, — голос мой тих, но уверен. — Любая преданность и уважение, которые я могла бы испытывать к вам, утрачены безвозвратно. Вы потеряли их в тот день, когда начали убивать других и рисковать безопасностью девушек в монастыре, чтобы укрыть меня.

Настоятельница отшатывается, как от удара. Через мгновение она прячет руки в рукава и возвращается на другую сторону стола. Когда она смотрит на меня опять, это полностью деловая женщина. Все признаки умоляющей матери исчезли.

— Очень хорошо. Тогда я дам тебе то, что ты всегда хотела. Если ты никому ничего не расскажешь об этом, можешь быть ассасином. Я не назначу тебя провидицей. Я надеялась защитить тебя — не только твою физическую сущность, но и бессмертную душу, — но коль тебе все равно, пусть будет по-твоему. Ты должна лишь держать язык за зубами.

Я почти смеюсь над тем, как мало она мне предлагает и как слишком поздно это приходит:

— Нет. Я никогда не буду ни служить вам, ни исполнять ваши желания. И не буду поддерживать эту вашу шараду намного дольше.

Затем я поворачиваюсь и покидаю комнату. Все верования, которые у меня когда-либо были — о себе, о настоятельнице, даже о мире, — растоптаны ее преступлениями.

Настало время отцу Эффраму созывать собрание Девяти.

ГЛАВА 50

ТРИ ДНЯ СПУСТЯ я болтаюсь без дела в солярии с герцогиней и ее фрейлинами. Они вышивают, но я не могу yсидеть на месте. Кажется, каждую кость в теле извлекли, а потом обратно поместили в неправильное место, и теперь я должна заново научиться двигаться, думать, действовать.

Я пытаюсь скрыть свое состояние, но герцогиня упорно продолжает коситься в мою сторону. У нее вид человека,

который собирался что-то сказать и потом передумал. Мой долг предлагать ей защиту и комфорт, а не заражать беспокойством. Едва я решаю — будь прокляты приличия! — привязать себя к стулy, чтобы не дергаться, как слышу за дверью шум. Герцогиня и я обмениваемся взглядами. Направлюсь к выходу, руки тянутся к оружию. Едва мои лезвия покидают ножны, Дюваль входит в комнату.

Eго глаза блестят, напряжение пронизывает тело, как натянутый лук. Он оценивающе смотрит на мои ножи, одобрительно кивает, затем поворачивается к герцогине.

— Исмэй вернулась, — объявляет он. Невозможно хоть чуть-чуть не любить Дюваля за облегчение, которое окрашивает его голос. — Она хочет немедленно переговорить с вами.

Герцогиня уже поднялась на ноги и передает свою вышивку одной из фрейлин.

— Должны ли мы вызвать других советников?

— Да. — Дюваль рассылает целую стаю пажей, чтобы собрать остальных, и мы втроем направляемся в зал заседаний. Когда мы прибываем, находим Исмэй уже там. Она не тратила времени, чтобы переодеть дорожное платье.

— Ваша светлость, — Исмэй погружается в низкий реверанс.

Герцогиня протягивает руку и помогает ей подняться.

— Я рада, что вы благополучно вернулись к нам, — говорит она.

— Как и я. Жаль только, что не принесла хороших новостей.

Прежде чем Исмэй успевает уточнить, в зале начинают появляться остальные советники. Епископ и настоятельница прибывают вместе. Их дуэт сбивает с толку. Что это — военная хитрость? Oна пытается заслужить его благосклонность, готовясь к моим публичным обвинениям?

Входит Сибелла. Она видит, что Исмэй в безопасности, и ее губы изгибаются от удовольствия. Сибелла ничего не говорит, лишь молча встает рядом со мной на нашем посту за креслом герцогини. Она толкает меня локтем — то ли выражает радость от возвращения Исмэй, то ли просто, чтобы позлить аббатису, я не знаю. С Сибеллой никто ничего не знает.

Когда все рассаживаются, Дюваль подает знак Исмэй:

— Доложи нам, что ты узналa.

Его лицо напряжено и мрачно. Интересно, рассказала ли она ему уже, что произошло, наедине?

— Французы легко удерживают Нант, сопротивления нет. — Она бросает на герцогиню извиняющийся взгляд. — Я не смогла попасть во дворец. На каждом входе удвоили стражу; и за любого, кто прoходит через двери, должны поручиться как минимум двое горожан. Они не рискуют. Вскоре после того, как я проникла в Нант, городские ворота закрыли и больше никого не выпускали. Поступили сообщения, что они планируют разместить пропускные пункты вдоль северных дорог.

— Они так и сделали, — говорит Дюваль. — Французы перехватили наших разведчиков, и появление армии застало нас врасплох.