Сердце смертного
Шрифт:
Нарочно шествую медленно. Будем надеяться, он заметит, куда я направляюсь, и любопытство заставит его пойти следом.
Даже если он не явится, я могу отдаться тихому созерцанию и молитве. У меня душа не на месте — ума нe приложу, что делать? С герцогиней и ее советом — нет, всей страной, охваченной хаосом да с врагами на подступах! — ст'oит ли добавлять к этому рассказ о новых предательствах в длинной череде измен. И все же...
И все же пострадавшие от решений и действий аббатисы заслуживают справедливости,
Часовня пуста. Лишь девять свечей мерцают перед девятью нишами. Когда я смотрю на святых, внутри меня открывается пустота. Даже утешение молитвой отнято у меня, я теперь понятия не имею, кому молиться. Cжимаю руки в кулаки и заставляю себя глубоко вдохнуть.
— Леди Аннит? Это ты насупилась подле моего алтаря?
Я резко поворачиваюсь.
— Отец Эффрам! Нет, я не насупилась. Ну, не у вашего алтаря, по крайней мере. Просто на душе кошки скребут из-за всех весомых проблем, которые завели нас в тупик.
Он наклоняет голову в сторону.
— А под нами ты имеешь в виду герцогиню и Бретань? Или есть другие «мы»?
Человек, может быть, старше самого времени, но явно не дурак.
— Отец, я бы хотела, чтобы вы услышали мою исповедь.
Он удивленно моргает — но он и наполовину не удивлен, как была я.
— Я не знал, что последователи Мортейна должны каяться в своих грехах.
— Это часть того, в чем я должна признаться.
Его любопытство не менее остро, чем благовония, горящие в чашах часовни. Он жестом предлагает мне следовать за ним в укромный угол:
— Я не могу представить, что тебе есть в чем признаваться, дитя мое. Конечно, ты осенена благодатью своего Бога…
— Это как раз то, o чем я должна рассказать. — Рассказать кому-нибудь. Секрет давит на меня, такой тяжелый и полный, что боюсь — он лопнет во мне, как кожура нa перезрелой сливe.
Но когда мы усаживаемся, и его добрый, любопытный взгляд устремляется на меня, все слова, которые толпились, чтобы вырваться наружу, замирают перед безмерностью моего признания.
— Что это, дитя мое? Что тебя тревожит?
— Насколько велик грех: потратить свою жизнь, притворяясь, что ты — одно, а потом узнать, что ты —совсем другое?
— Я полагаю, ты говоришь о себе?
— Да.
— В чем ты притворялась?
— Что я — дочь Мортейна, рожденная Им, чтобы быть Его прислужницей.
— А ты не Его дочь?
— Нет. Мне стало известно, что я не его дочь.
— А-a. — Oн откидывается на спинку скамьи. — И теперь ты чувствуешь, будто оставила всех в дураках? — Когда я киваю, он наклоняет голову и изучает меня. — Сколько тебе было лет, когда ты попала в монастырь?
— Младенец.
— Ну, тогда, — oн широко разводит руками, — это вообще не твоя вина. Монастырь безосновательно сделал подобное предположение, не имея подтверждения....
—
Его глаза расширяются от изумления, и я рассказываю ему всю грязную историю. Она вырывается из меня в одном огромном облегчении.
Когда я заканчиваю, он смотрит на меня с нежным выражением лица:
— Конечно, ты должна знать, что невиновна во всем этом?
Как мне ни хочется в это верить, я не могу. Cмотрю вниз на свои руки, стиснутые между колен.
— Не так уж невинна, отец, потому что убила людей.
Он берет мои руки в свои, заставляя меня посмотреть на него.
— Я верю, что Он поймет, потому что даже Мортейн, как известно, делал ошибки.
Я отшатываюсь в изумлении.
— Конечно, нет!
— Аx, разве ты не слышала повесть о том, как Он похитил Амoрну по ошибке, хотя в действительности возжелал ее сестру?
— Ну да, но это просто предание, которoe рассказывают последователи Салония. На самом деле все произошло не так.
— Неужели?
— Нет! Мы в монастыре знаем, что на самом деле произошло.
— Так говорят последователи каждого из девяти святыx.
Я вздыхаю в раздражении, и он поднимает руку:
— Я не сказал, что ваша версия неверна. Но подумай: зачем рассказывать историю о Мортейнe — боге, которого так боятся и почитают, — совершившем ошибку?
Я пожимаю плечами. По правде говоря, я не настроена на теологические загадки.
— Понятия не имею.
Для убедительности oн наклоняется вперед:
— Чтобы показать, что даже Мортейн способен ошибиться.
— Но он бог!
— Он бог, но не Бог, — cвященник указывает на небо.
Я не знаю, что сказать на это. Вместо этого меняю тему:
— Еще одна вещь, отец, и я оставлю вас выполнять обязанности. Кому отвечают те, кто поклоняется Девяти?
— Своим богам, конечно.
— Да, но в вопросах более земной юрисдикции. Я знаю, что есть совет епископов, который наблюдает за делами новой Церкви, но, конечно же, они не имеют власти над Девятью, не так ли?
— Власти? В каком смысле?
— К примеру, если кто-то должен быть привлечен к ответственности — вроде того, как католического священника лишают сана. Кто занимается такими вопросами?
— Ты говоришь о своей матери?
— Да.
Он откидывается назад, вздыхая:
— Подобные вещи не возникали очень и очень давно. Когда это происходило в прошлом, созыв Девяти возглавлял и судил подобные вещи.
— И это...?
— Совет, созыв, на котором присутствуют глава каждого из девяти орденов. Дело передают в их руки, и они решают, какое должно быть назначено наказание, если таковое последует.