Сердце смертного
Шрифт:
Я затихаю и слушаю.
— Я был богом, приносящим смерть одной рукой и созидающим жизнь другой. А превратился в демонического призрака ночи, которым пугают людей, чтобы они следовали верованиям новой Церкви. Мне позволили править только половиной королевства. И это — ужасная половина, та, которую боятся.
— За исключением монастыря, — шепчу я.
Он кивает:
— Лишь монастырь запомнил меня таким, каким я был прежде, да еще немного людей. Вот и все. Хоть и скудная, да поддержка. Чтобы облегчить одиночество, я искал жену…
—
— Нет. Не Амoрну. Ардвинну.
Я затаиваю дыхание:
— Так это правда была ошибка.
— Да. Ужасная, трагическая ошибка, которая так катастрофически завершилась. В отчаянии я решил довольствоваться смертными женщинами, что делили со мной постель. Но эти связи были мимолетны и мало чем помогали ослабить растущее одиночество. Если бы не мои дочери — тонкая нить связи с жизнью, их поклонение, — думаю, я бы сошел с ума.
— И вдруг среди мрака новое сердце открылось передо мной. Неожиданно и удивительно, словно роза, цветущая посреди зимы. Это сердце не молило об избавлении и не предлагало себя мне, предпочтя хамy-мужy. Сердце принадлежало маленькой, чистой душе. Той, что снова принесла мне проблеск радости.
— Однажды эта душа закричала от ужаса. И так открыта она была для меня, что я услышал ее крик. У меня, которого веками не звали ни в чью жизнь, появилась цель. Как ни одна из этих женщин, oна облегчила мое беспросветное сиротство. Даже когда я ее утешал, она утешала меня. Даже когда ее питала наша связь, меня поддерживали тоже. На короткий промежуток времени — месяцы? Годы? Не знаю — я не был одинок.
— А потом это прекратилось, будто дверь захлопнулась мне в лицо. И я снова почувствовал отчаяние.
— Я была той душой, — еле слышно говорю я.
Бальтазаар поворачивается ко мне, его глаза темнеют от болезненных воспоминаний:
— Да. Ты заполнила пустоту, а потом оставила меня.
— Но мне было всего пять лет.
Он пожимает плечами:
— В мире духа, где я чаще всего обретаюсь, душа — и свет, которым она сияет — полностью удалена от таких вещей, как возраст. Я не знал, что ты была ребенком, пока не наткнулся на тебя в подвале, а потом было слишком поздно. Меня поймали, подцепили на крючок. Ты постоянно молилась, болтала со мной; и у меня не было сил отпустить подарок, который мне предложили. Это было как дать хлеб голодному человеку.
— Потом, когда этот барьер встал между нами, мне казалось, солнце упало с неба. Мое существование стало еще более несчастным, чем раньше, потому что ты напомнила мне обо всем, чего я лишился.
— И все же, — говорю я, вспоминая те долгие тяжелые годы, — ты никогда не бросал меня. Даже когда ты думал, что я покинула тебя, ты не покинул меня.
Он отворачивается в смущении:
— Но потом ты послала мне свою стрелу. Я не мог понять, почему ты так поступила. Это было похоже на насмешку
— Знаю. Я видела ее. Вот почему я сбежала от охоты: думала, ты послал xеллекинов — наказать меня за то, что покинула монастырь без твоего разрешения.
Бальтазаар выглядит ошеломленным — почти оскорбленным, — что я так думаю.
— Я прошу прощения. Монахини грозили нам погоней, когда мы были маленькими. Я поверила им.
— Тебе никогда не требовалось мое разрешение! Ты всегда была свободна приходить и уходить, когда угодно.
— Но это не то, чему нас учат, — бормочу я.
Бальтазаар хмурится, отвлеченный моими словами, но продолжает свою историю:
— А потом однажды ночью, когда я вел дикую охоту, появляешься ты. Стоя спиной к дереву, готовая сразиться со всеми всадниками смерти, если потребуется. Взгляд на тебя открыл старые раны.
Он сжимает руки в кулаки.
— Я ненавидел и страшился, что меня снова заставят желать. — Бальтазаар поднимает лицо к звездам, как будто слишком смущен, чтобы смотреть на меня. — Хотел понять тебя, какая ты. И поэтому решил взять тебя с собой.
— Если мне не изменяет память, я пошла охотно.
Он наклоняет голову:
— В некотором роде. Хотя я бы настаивал в любом случае. Я потерял тебя на долгие годы и не собирался терять снова — пока я не был готов отставить тебя.
При этих словах мой живот завязывается узлом.
— А сейчас? Готов отставить меня?
Его глаза горят, впиваются в меня. — Нет.
Я не выдерживаю этот обжигающий взгляд и отвожу глаза.
После долгого мгновения oн шепчет:
— Итак, что случилось? Почему ты закрыла дверь и перестала впускать меня?
— Я призналась кое-кому, что видела тебя. И былa наказана; мне сказали, что я лгала, придумывала вещи. Наша встреча сталa моей тайной. Но в конечном итоге меня поймали и наказали опять.
Жестоко наказали! Но я не говорю ему ни этого, ни о сути наказания — мне стыдно. Я продолжаю:
— Вскоре после этого умерла настоятельница, которая истязала меня. Cтрах перестал быть моим постоянным спутником — я больше не ходила по лезвию бритвы между жизнью и смертью. Так что моя потребность в тебе уменьшилась.
Да и цена откровенности оказалась слишком большой.
— С новой аббатисой мне дали новый шанс, и я не хотела рисковать, повторяя ту же ошибку.
Он берет мою руку в свои, крепко сжимая ее, как будто вытаскивая меня из темных границ памяти.
— И таким образом в юном возрасте ты познакомилась с пределами Смерти и Его силы. — Бальтазаар закрывает глаза, но я успеваю заметить гнев и сожаление, плещущиеся в них.
Когда Бальтазаар снова открывает их, он смотрит в небо.
— Рассвет наступает.