Сердце странника
Шрифт:
«Откуда я знаю? Может, он кому-то «бабки» должен или еще что-то в этом роде».
«Его надо раздеть».
«Это зачем?»
«Надо осмотреть. У него могут быть переломы. Тогда шины придется накладывать, потому что гипса у нас нет».
«Катька, одевайся и погуляй во дворе!»
«Я уже гуляла».
«Погуляй еще, пожалуйста».
«Я куртку застегивать не умею».
«Аптечка… Я принесу».
«Рана…»
«Йод…»
«Больно, наверное…» «Тихо…»
«Вот тут немножко…»
«Переломов, кажется, нет. Но я ведь не медсестра…»
«Здоровый… Такого поездом не перешибешь…»
«Я
«Наклоняй…»
«Вода нагрелась?»
«Все-таки я принесу чехлы».
«Тебе помочь, Вер?»
«Я сама…»
«Вить, я есть уже хочу. На бедного ребенка никто внимания не обращает».
«Уже обратили. Сейчас будем есть. Тащи картошку…»
Голоса отдалились, но все равно Тимофей их слышал. Правда, слов не разбирал. До него доносился лишь некий фон, который успокаивал и ослаблял цепкую хватку чувства опасности. Эти люди явно зла ему не желали. Уже хорошо, если учесть, что везения в этот день было явно недостаточно.
Кое-что из последних нескольких часов Тимофей вспоминал отрывочно, и в этих фрагментах явственно проступала угроза. Понадеялся на свое чутье. Хватку потерял. Увлекся. Расслабился. И вот результат — дал себя поймать мальчикам Олежки Бархатова. Одно хорошо — память, хоть и отрывочная («дефрагментированная» — нарочно произнес он мысленно), но осталась при нем. Наверное, только в бразильских сериалах бывает так, что человек легонько ударяется головой — и все, память у него отшибает начисто! А то еще и в кому впадает лет эдак на пять. Дураки безграмотные режиссеры эти. Конечно, для сюжета нужен трагический поворот, но жизнь в трагичности им все равно не переплюнуть. И в стечении обстоятельств судьба даст фору любому из них.
Бывают моменты, когда жизнь явственно ощущается самой большой драгоценностью. Дороже ее только чувство собственного достоинства, делающее человека человеком, а не скотиной с набором инстинктов. Вспоминая свой разговор с Олежеком, Тимофей понимал, что в этом смысле ему не в чем себя упрекнуть. А Олежек, судя по всему, хотел добиться обратного.
С самой первой своей встречи под началом Старика они друг друга терпеть не могли. Олежек понимал в компьютерном деле столько же, сколько его нынешняя секретарша Мариночка, если не меньше. В их квартете он играл так льстившую ему роль красивого, утонченного жеребца, обольщающего паспортисток, секретарш и иных нужных для дела представительниц слабого пола. На большее он не способен. И потому Старик редко к нему прислушивался. Ира и та могла сказать больше дельного, чем Олежек. Наверняка это бесило его.
Тимофей постарался вспомнить разговор с ним до того, как оказался в канаве.
«Ну, как делишки, Тимофей?» — спросил Олежек, появившись из темноты.
«Нормально. Не жалуюсь», — ответил он, пытаясь понять, куда же его затащили два мордоворота. Местечко действительно не очень приятное. Видимо, какая-то подсобка, в которой институтские уборщицы держат свой инвентарь. Руки Тимофея приковали к батарее наручниками.
«Да, ты всегда был оптимистом, — радостно констатировал Олежек. — И твой оптимизм особого, я бы даже сказал, завидного свойства. Что бы с тобой ни происходило, ты всегда спокоен. Как человек, который регулярно платит налоги. Жизнь тебя не мучает бессонницей. Ведь не мучает, верно?»
«Тебе
«Ни в малейшей степени. Хотя та, с кем ты спишь, меня, возможно, заинтересовала бы. Правда».
«Тебе до нее, как до неба».
«Разве? — почему-то засмеялся Олежек. — С каких это пор шлюхи стали так высоко котироваться?»
У Тимофея не было ни малейших сомнений, что наручники держат крепко, но он нарочно дернулся в сторону Бархатова. Это сработало. Олежек испуганно отшатнулся, однако через мгновение заговорил зло, мстительно и ехидно:
«Как? Неужели она тебе ничего не рассказала, эта двоя подружка? Впрочем, неудивительно. О таком не говорят любимому мужчине».
Тимофей снова промолчал, справедливо полагая, что Олежек не остановится на этом и продолжит вне зависимости от того, хочет Тимофей слушать или нет.
«Уж если у нас зашел разговор о твоей новой знакомой, то позволь мне дать тебе один маленький совет. Не спи со шлюхами слишком долго. К этому привыкаешь и на приличных девушек не остается желания. А твоя Кристина…» — Бархатов покачал головой.
«Меня не волнует, что ты думаешь о ней».
«Я о ней не думаю. В отличие от тебя. Потому что знаю о ней кое-что. Я, например, знаю, что она работала одно время учительницей. Но не сложилось у нее в школе. Зарплата маленькая, работы много, дети-паршивцы нервы мотают. Ее можно понять. И подалась твоя Кристина на заработки в Германию. Три года отпахала. У некоего Хайнса Вейбера, которого совсем недавно полицейские арестовали за торговлю нежными, хрупкими, очаровательными славянскими девочками, наивно полагавшими, что фатерлянд осыплет их золотым дождем. Увы! У Хайнса для них была только одна работа — лежать на постели с раскинутыми ногами. Чем и твоя Кристина занималась. Уж не знаю, с удовольствием или без, но факт остается фактом — ты имеешь дело с отменной шлюхой».
Умение собирать сведения о людях отличало не только Тимофея, но и Старика. А Олежек не отказал себе в удовольствии эти сведения озвучить.
Дорого бы дал Тимофей за то, чтобы не услышать такое от Бархатова. Или услышать не от него.
Кристинка…
Она пыталась сказать, но испугалась. Испугалась. Потому что слишком долго имела дело с такими, как Олег Бархатов.
Да, теперь все становилось на свои места. И ее пугливость, и ее страх.
«Тебя что, это совсем не задевает?» — раздраженно поинтересовался Олег.
«А ты мне Америку не открыл. Я знаю о Кристине все. И то, что я знаю и вижу в ней, мне нравится».
«Если ты думаешь, что я тебя просто ненавижу, — прошипел Олежек, заглядывая ему в глаза, — то ошибаешься. Я дышать одним с тобой воздухом не могу, так ты меня достал! Понимаешь? Ненавижу эту твою терпимость ко всякой твари! Твою самоуверенность не выношу, заумность поганую презираю! Из дерьма конфетку не слепишь! Нет. Не твоими мужицкими лапами и не с твоей саратовской рожей! Выучись ты хоть в Кембриже, останешься таким же Иваном-дураком. Удел таких, как ты, — лопата, кирка, топор и «Беломор» в зубах. Вы — быдло, и ваша прямая обязанность — чистить сараи! Так нет! Всюду лезете, всюду копошитесь, умных корчите! Такие, как ты, мужланы и митьки в вонючих «матросках», будто бы пожалевшие обиженных и угнетенных, в семнадцатом году всю страну к чертям пустили».