Сердце в подарок
Шрифт:
— Нужно. Прекратить. Лечение.
— Почему?
Пытаюсь привстать, но откат разрастается, растекается по телу густым вязким желе, превращая в безвольную медузу. Наверное, сейчас меня запросто можно свернуть рулончиком, как кусок ткани, даже не пискну. Единственное, что остается подвластным приказам мозга — это голос и мимика.
— Именно поэтому, — недовольно бурчит рыжий, и я слабо фыркаю в ответ:
— Боги! Мой дар просто нестабилен, нужно время.
— Мири… — голос Эдварда полон затаённой нежности.
И
Он склоняется медленно. Очень медленно.
— Нет! Не надо! — прошу торопливо. — Ты обещал.
Эдвард взрыкивает с досадой и касается лба невесомым поцелуем.
— Прости, прости, прости, — лихорадочно шепчет, а потом накрывает мои губы своими.
Близость рыжего обрушивается зимним штормом, сметает неистовым ураганом, и я глохну и слепну в круговерти эмоций, задыхаюсь от нахлынувших чувств.
Это пытка. Невыразимо сладкая, пьянящая, чувственная, со жгучим привкусом отчаяния.
Под моими закрытыми веками собираются горькие слёзы. Они тонкими горячими ручейками катятся по щекам и стекают за шиворот.
Что же ты делаешь, рыжий? Зачем всё портишь?
Эдвард отстраняется рывком, виновато вздыхает и осторожно стирает мокрые дорожки пальцами. Я чувствую его взгляд, но сама не спешу открывать глаза.
Он красноречиво молчит, и я тоже молчу. Только каминные часы безразлично отсчитывают секунды, нарушая мерным тиканьем тишину. Воздух неровными толчками наполняет мои лёгкие, я вздрагиваю беззвучно, но не плачу.
Больше нечего оплакивать. Что-то нежное, хрупкое, беззащитное, пустившее тонкие корни в душе, окончательно умерло, безжалостно растоптанное ради минутной прихоти.
Точно так же он целовал Беатрис в ту ночь. Ночь, когда я его возненавидела.
***
Два года назад
— М-м-м…
Замираю на границе света и тени, невидимая. Пляшущее пламя свечей позволяет различить два силуэта в полумраке оранжереи. Мужчина высок, отблески огня золотят распущенные рыжие локоны. Темноволосая девушка обвивает его плечи руками, изгибая стан, и неровные блики ложатся на фарфорово-светлую кожу причудливыми мазками. Я вижу её лицо с полуоткрытыми пухлыми губами и учащенно вздымающуюся грудь.
Беатрис Лиаль. Троюродная кузина Эдварда.
— Эдвард, любимый, — протяжно стонет она.
Рыжий опускает голову, покрывая жалящими поцелуями шею и декольте. Его губы скользят вдоль края кружев, обводя глубокий вырез.
— Сладкая, сладкая, Трис, — хрипло шепчет, вжимая
— Как ты мог! — Беатрис притворно отстраняется и капризно надувает губы, гибко выкручиваясь из объятий.
— Что ещё? — недовольно рычит Эдвард и дергает её на себя. Прижимает, удерживая рукой за подбородок. Та уклоняется, вертится, но рыжий настойчив.
— Почему не я? — задыхаясь, канючит она, когда долгий поцелуй прерывается.
— Милая, мы вроде бы всё обсудили, — голос Эдварда вибрирует. Большой палец нежно обводит контур припухших губ, чуть оттягивая нижнюю. — Не будем ссориться по пустякам.
— Пустяки! — Беатрис с вызовом упирается рыжему в грудь, а потом колотит по ней кулачками и злобно шипит: — Ты женишься на этой немочи, негодяй! А я? Как же я? Обо мне ты подумал?
Эдвард нехотя отпускает, отступает на шаг, раздраженно ероша волосы, и отрывисто бросает:
— А ты, дорогая моя, выйдешь замуж за того, кого подберут родители. Но я ведь не ревную, — он обхватывает её лицо ладонями и фыркает в губы насмешливо: — Вот и ты не ревнуй, кошечка. Неужели нас остановит какой-то брак по расчёту?
— Ты прав, любимый, — сладко мурлычет Беатрис и охотно подставляет шею под новые поцелуи, томно прикрывая глаза. — К демонам наречённых! Люби меня, Эдвард. Люби, как никогда не будешь любить свою сушенную моль.
— Ты сводишь с ума, Трис…
Эдвард сдавленно стонет, и резким грубым движением задирает платье, чтобы тут же ловко закинуть стройную девичью ножку на своё бедро. Смеётся коротко, гортанно и жадными пальцами стягивает тонкий шёлковый чулок:
— Плуто-овка…
— Да-а-а…
Глаза Беатрис вспыхивают злорадным торжеством. Она знает, что я тоже это вижу…
***
Настоящее время
Глупая, глупая Мири!
Я медленно открываю глаза и намеренно отвожу взгляд, тихо напоминая:
— Лэд Тьер, настойка…
Видеть рыжего сейчас — выше моих сил.
Нет, никогда не прощу его! Ни за то унижение, ни сейчас. И чтобы ни творилась внутри — это только моё. Я справлюсь. Уже справилась однажды, а значит, смогу снова.
Мне помогают подняться, устраивают поудобнее, нежно отводят растрепанные пряди, в мимолётной ласке касаясь лица. Я чувствую: он ищет мой взор и торопливо смыкаю ресницы. Не глядя, обхватываю губами подставленное стеклянное горлышко пузырька и глотаю жадно, гулко.
Не хочу…
Не хочу, чтобы он рассмотрел. Говорят, глаза — это зеркало души. А моя душа сейчас мучительно корчится, содрогается в пламени бездны, и тонкая корочка брони, с таким трудом выращенная за последние годы, чернеет в нём, опадая хлопьями серого пепла.