Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб
Шрифт:
С Надорского тракта прошлое казалось далеким и зыбким, даже Катари. Это было как во сне, когда знаешь, что спишь, и при этом сон кажется жизнью, а жизнь – сном. Сейчас сном стали Оллария, щит Скал, регентский совет, даже любовь, а жизнью, то есть кошмаром, – ощущение чужого присутствия, которому не мешали ни стены, ни оружие, ни надорская эспера, взятая по настоянию эра Августа и вытащенная из походной сумки на четвертую ночь путешествия. Оставалось еще вино, но заливать страх – трусость и глупость, тем более если вставать с петухами. Так, значит, поговорить? Окделл, на ночь глядя стучащий к холодному, словно Спрут, Литенкетте? О чем с ним говорить, не о таинственном же наблюдателе!
Дикон стянул сапоги, чуть поколебавшись, задул свечу и улегся поверх одеяла, благо было тепло. Ничего не изменилось: тот, кто смотрел, не стал ни ближе, ни дальше. Он будет смотреть и ждать. Темнота вкупе с неведомым почти невыносима. Иноходец как-то обмолвился, что ночью перестаешь верить в утро, а оно все равно наступает. Странные мысли для занятого фуражом и амуницией вояки, если только… Если только Эпинэ не чувствует тот же взгляд. И Алва… Отчего-то Ворон прикрывает глаза ладонями и пьет. Отчего-то отец исчезал из замка, а на все вопросы отвечал, что ходил на утес. Неужели это приходит ко всем Повелителям?!
2
Артиллерийские упряжки, те, что предстояло бросить сразу же, не щадя лошадей, гнали вперед. Прямо по мокрому, жадно хватающему за ноги и колеса полю, и дальше, в деревню. Ржанье, чавканье, скрип, ругань и дальний лай сливались в какой-то непристойный хохот. Такой суматохи, к тому же усугубляемой тревожными ожиданиями и глупой, но неотвязной злостью, Чарльз в армии еще не переживал, а за спиной, то ненадолго стихая, то вновь набирая силу, грохотал бой, во многом решавший дальнейшую судьбу Северной армии. Чарльз всей душой желал Томасу Стоунволлу успеха, но думать о тех, кто дерется, было некогда. За эти несколько часов капитану пришлось помотаться не меньше, чем у Изонис, только сегодня все выходило как-то тяжелее.
С конниками Хейла особых трудностей не возникло. Они быстро вернулись назад и без промедления походным строем ушли узкой лесной дорогой, с точки зрения Чарльза Давенпорта крайне неприятной, но кто он такой, чтобы ругать выбранный Савиньяком маршрут?! Настал черед пехоты, и тут пришлось постараться. Вместе с адъютантами Айхенвальда Чарльз и Сэц-Алан носились вдоль всей колонны, постепенно стягивавшейся к отмеченному каменным столбом перекрестку. Очевидные и надоедливые приказы вязли в зубах – сохранять дистанцию, не путать строй, продвигаться по очереди… Как ни старайся, а в идеальном порядке такой поворот не проделать. А тут еще обозы… и пушки…
Осознание, что противник – вот он, а ты готовишься не сражаться, а удирать, спокойствия и уверенности не прибавляло. Злились и волновались и генералы, и сержанты с солдатами, и обозные. Чарльз тоже злился и принимал на себя чужую злость. Тех, чьи приказы доставлял. Тех, кому эти приказы предназначались.
Пехоту гнали на лесную дорогу бегом, как в решительную атаку. Батальон за батальоном уходил в лесную тень, и пространство вокруг перекрестка постепенно освобождалось. Когда остался один арьергард, стали подтягиваться обозные фуры. В этот миг в деревне и грохнуло. Наблюдавший за движением арьергарда Лионель посмотрел на низко висящее над холмами солнце и заметил:
– Пока все получается неплохо. Если обозы не застрянут, то время у нас, я думаю, будет.
Хеллинген был осторожен:
– Если нам удастся удержать деревню.
– В этом я полагаюсь на Стоунволла и Вайспферта. Так просто «медведям» их оттуда не выбить.
Пальба со стороны Гемутлих
– Лецке, Давенпорт, проследите, чтобы все орудия здесь, на дороге, были готовы к стрельбе. Никаких заминок быть не должно.
Никаких заминок… Никаких! Подгонять, останавливать, объяснять, что вначале пройдут стрелки Лейдлора, а вы ждите… Вновь скакать по обочине, мимо торопливо идущих солдат, рискуя врезаться головой в торчащую над дорогой ветвь, чтобы передать очередной приказ. Тут возненавидишь всех – затащившего армию в Гаунау маршала, выскочившего из ниоткуда Хайнриха, недовольного Айхенвальда, перегородивших дорогу мушкетеров во главе с тупицей-капралом, дурацкий обелиск, в который вцепилось не желающее заходить солнце…
– Господа, через пару часов будет темно, но останавливаться нельзя. Понадобятся факелы. Давенпорт, Лецке…
Найти фуры, в которых везут факелы, вне очереди погнать их вперед, к перекрестку. Проследить, чтобы обозные и даже временно оставшиеся не у дел «фульгаты» занялись доставкой факелов в ушедшие вперед полки, доложить и вновь развернуть чалого…
День успел кончиться, а он и не заметил. Стрельба стихла – ночью гаунау не воюют, но скачка в полной темноте по незнакомой дороге Чарльза никоим образом не привлекала. Послав жеребца в прыжок через брошенные прямо на дороге вьюки, капитан оказался в устье черного елового ущелья. Армия прошла, он наконец-то остался один, как мечтал весь этот суетливый недобрый день, но облегчения одиночество не принесло. Напротив.
Давенпорт оглянулся на мрачные – ни огонька – поля. Мелькнула мысль не догонять ушедших, а вернуться в Гемутлих и примкнуть к арьергарду. За такое никто не посмеет обвинить в трусости, даже маршал. И все равно это будет трусостью, потому что капитан Давенпорт боится узкой лесной щели. Не гаунау и тем более не Савиньяка, а вот этих молчаливых, словно сдвинувших ряды елей и того недоброго, что ждет в конце пути.
Капитан успокоил и не думавшую волноваться лошадь, достал флягу, глотнул воды, тщательно завинтил крышку, еще более тщательно вытер рот и усы и все-таки послал чалого вперед. Взошла луна, услужливо осветив серую лесную землю. Валявшиеся на перекрестке вьюки были последним знаком того, что здесь кто-то шел. Двадцатипятитысячная армия словно растаяла. Чарльз с раздражением велел себе выбросить из головы всякую ерунду – он слишком задержался у Стоунволла, а Савиньяк – мастер стремительных переходов. Ну и что, что следов нет, будут дальше! С маршала станется велеть в прямом смысле замести следы. Гаунау суеверны, как бергеры, их это испугает сильней, чем талигойского офицера.
Странная все-таки вещь наши страхи. Врага, который может убить, мы боимся меньше неизвестности. Раздавшееся впереди короткое ржание могло навести на след разведчиков Хайнриха, но Чарльз, пришпоривая чалого, подумал о проштрафившейся обозной кляче с благодарностью. Дорога вильнула, обходя угрюмый каменистый холм, за которым, вне всякого сомнения, были свои. Остатки здравого смысла удержали Давенпорта от полного галопа, остатки гордости – от крика. В лунном свете блеснул обнаженный гранит, и чалый едва не сбил грудью одинокого одра. Чарльз вскрикнул и проснулся в собственной палатке. Самозабвенно сопел сосед, в прореху, которую так никто и не удосужился зашить, лез горный холод. Чарльз шмыгнул заложенным носом и натянул на голову одеяло. Армия покинула Гемутлих неделю назад, а высокая короткохвостая лошадь осталась в Надоре.