Сердечные риски, или пять валентинок
Шрифт:
— Рита, день добрый. Это Вадим Савельев… У меня просьба к тебе: отложи билет Москва-Менделеевск на сегодня… Когда?… Хорошо. Мы подъедем к восьми.
Повернувшись, задумчиво взглянул на меня и сказал своей невидимой собеседнице:
— И обратный, пожалуйста, — вопросительно поднял бровь, кивком головы побуждая определиться с числом, когда буду готова вернуться. Я, секунду подумав, шепотом произнесла:
— На вечер десятого.
Двое суток. Этого мало, очень мало. Мало для дочери, упустившей состояние матери, живущей от нее на расстоянии, выделившей для общения
Работа, профессия… Это они мною владеют, а не я ими.
— На вечер десятого… Угу, понял. Огромное спасибо, — он тепло рассмеялся на какую-то реплику той девушки, и я вдруг остро почувствовала укол холода, тоски и одиночества. — Витьке привет от меня… Да, и тебе счастливо.
За окном автомобиля мчалась будничная городская жизнь, расписавшая коричнево-черное пространство улиц параллельными, пересекавшимися и заверяющими в своей стабильности узорами, смело врезавшаяся крышами зданий в серебристо-серое, неизменное и повседневное февральское небо.
Все на своих местах. И будто ничего не происходит.
Вновь я почувствовала себя потерянной и беспомощной, оглянулась на мужчину рядом, спокойного, но что-то обдумывающего, внимательно следящего за дорогой, и усилием воли задавила панику. Сейчас важно жить поэтапным решением задач. И первая задача — сесть на поезд в Менделеевск. И если бы не Вадим Савельев, сегодня это вряд ли бы получилось.
— Я бесконечно вам признательна, — я продолжала смотреть на профиль его сосредоточенного лица, с волнением понимая, что невозможно подобрать слов, чтобы заключить в их оболочку всю свою благодарность, давящую изнутри томящей, горячей болью. — Даже не знаю, что бы делала без вас…
Снизив скорость перед перекрестком, он обернулся ко мне, на его губах расплылась медленная завораживающая улыбка, в глазах замерцала нежность, от которой быстрее забилось сердце. Плечи немного отпустил груз несчастливых обстоятельств.
Вадим так и не ответил мне. И я сама больше ничего ему не сказала вплоть до того момента, пока мы не оказались у подъезда моего дома, — спасалась, обретала почву, растворялась в нашем молчании, теплоте его присутствия рядом, в моей жизни, в размеренном гипнотизирующем движении машины.
… Чемодан я уложила за пятнадцать минут. Словно со стороны видела себя: всегда собранную, тщательно бдящую за порядком, педантично и эргономично распределяющую по полкам не только свои вещи, но и жизнь. Да, это позволяет собраться в дорогу за четверть часа, но это так же означает, что я упущу и потеряю все, что не находится под рукой или в поле моего зрения.
Мне следовало больше отдавать своей семье. Маме… Я эгоистично вспомнила об этом сейчас, когда ей плохо. Грудь сдавило, и глаза защипали слезы. Прижав ко рту кулак, я присела на кровать и прислушалась к звукам на кухне.
Вадим, без ожидания приглашений и какого-либо стеснения, зашел со мной в квартиру, разделся и разулся, прошел в большую комнату, мимолетно огляделся и, повернувшись, остановил взгляд на мне, замеревшей на пороге.
— Вы голодны? — вопрос прозвучал
Как обычно.
Запоздало по сознанию скользнуло удивление, смешанное с взволнованностью: он снова здесь, в моей квартире, а между нами снова канули в небытие границы нейтрального делового общения.
— Пока важнее собрать вещи, — ответила я, а он согласно кивнул.
— Все верно. Собирайте. А я пока сварю нам кофе и пороюсь в вашем холодильнике. Если, конечно, вы мне позволите, — кривовато и обаятельно усмехнулся.
И я позволила. Показала, что и где есть.
И ни тогда, ни вот в эту секунду, сидя в изголовье своей кровати, считая часы до своей отправки в Менделеевск, глядя на стоявший передо мной уже закрытый и готовый к поездке чемодан и прислушиваясь к его шагам и позвякиванию посуды на кухне, я так и не определилась, что именно испытывала от напора такой заботы и предупредительности, в чем-то успокоительных, отзывающихся в сердце нежной благодарностью, а в чем-то воспринимающихся как самоуправство.
… В молчании мы перекусили бутербродами, приготовленными Вадимом. Я едва справилась с половиной одного, чем заработала неодобрительный взгляд своего гостя. Меня одолевали тревоги, вина, мрачные предчувствия, до предела смущающие обрывки произошедшего в кабинете — неужели прямо на его глазах мне стало плохо? — все психологические силы тратились на то, чтобы прогнать все прочь.
Я направила внимание целиком на мужчину, сидящего напротив: пьет крепкий кофе без сахара и сливок, похоже, привык к очень горячему — не подождал, пока немного остынет, размышляет о чем-то неприятном и в такие моменты нервно трет складку между бровей и твердо сжимает рот.
Когда он поймал мой изучающий взгляд, то смутился.
— Было очень вкусно, спасибо вам, — теплым и мягким тоном я загладила возникшую между нами неловкость.
— Не за что. Был бы счастлив, поешь вы еще немного, — угрюмо отметил он.
Какое-то время мы безмолвствовали.
— Арина… — Вадим опустил взгляд и, обхватив за верх кружку, покрутил ее влево-вправо. — Я прошу прощения, если вам показалось, что я сильно напирал со своей помощью. Или злился… Хотя, да, я действительно злился. Во-первых, испугался за вас, испугался, что вы закроетесь. А во-вторых, вот так вооружился, приготовился к вашему отпору.
— Я поняла это. — Я улыбнулась ему, когда он поднял на меня глаза. Чувствовала внутри горячую щиплющую волну… чего-то. Неодолимого притяжения?
***
Мы стояли у перронов на Казанском вокзале, Вадим по-прежнему оставался рядом. Мне следовало еще раз отблагодарить его за помощь и, напомнив о делах, требующих его внимания, отпустить, ведь уже можно было садиться в вагон, но… Я не могла.
Боялась остаться одна, перестать глядеть в мягко улыбающееся лицо, в околдовывающие яркие глаза. Потому что знала: мне предстоит пережить натиск долгих часов в одиночестве и бессонной ночи, наполненных тяжелыми мыслями, выводами, растерянностью, страхом потери и неизвестности, а также бездонным чувством усталости.