Сердечные риски, или пять валентинок
Шрифт:
Это не было правильным — то, что Вадим Савельев стал моим укрытием от себя самой.
Он расспрашивал, часто ли я покидаю Москву, как обычно чувствую себя в дороге, люблю ли ее. Попросил поподробнее рассказать о друзьях, с которыми однажды, как упомянула, совершила поездку в Сочи. Попытался развлечь меня несколькими забавными дорожными историями, приключившимися с ним и с его отцом. Я даже не вникала. Обнаружила, что мне просто нравится слушать его голос — бархатистые нотки баритона словно ласкали, заверяли, что все образуется.
Выдохнув, рассеянно проследив за белесым хвостиком
— Расскажите мне о ней.
Я догадалась, что он просит рассказать ему о маме…
Как она? Ей стало хуже? Ни Люся, ни Руслан не отвечали на звонки, меня это сильно тревожило. И хорошо, что он был рядом. Только поэтому дело не дошло до дрожи нервного перенапряжения и стискиванию в руке мобильного телефона в ожидании, когда он, наконец, взорвется входящим вызовом.
— Ей всего сорок девять, — неуверенно начала я. — Любит хозяйничать. Огород, кухня, соленья и варенья — центр ее вселенной. Обожает цветы, квартира теперь похожа на оранжерею. — Улыбнулась, вспомнив, как в мой последний приезд Люся ворчала на маму: «Мам, из-за твоих горшков уже не пройти, не проехать, сумки негде поставить, ну что за ерунда». — Цветы и книги — это ее слабости.
А следующие слова выдавились сами собой, расцарапали горло горечью:
— Мы с ней все больше отдалялись. С каждым годом моей жизни здесь. Это нормально — говорить с мамой раз, два раза в месяц? Хорошо не делиться с ней, не откровенничать? Не хотелось огорчать ее, но я ведь знала: она ждала не только рассказов о моих успехах, но и о моих провалах и проблемах.
— Арин, — Вадим смотрел в мои глаза с печальной мудростью и пониманием. — Вы помните, как я говорил сегодня о втором шансе? Иногда его необходимо давать и самой себе.
Слов не нашлось, и я просто кивнула, признав его правоту. А затем едва слышно, полувопросительно проговорила:
— Мне пора…
Момент, который хотелось малодушно отложить надолго, который я не торопила, но которого нетерпеливо ждала.
— Да. Действительно… — Глаза Вадима будто погасли, лицо стало печальным.
Он вместе со мной переживал эту… страшную ситуацию, был рядом, горячо поддерживал… А теперь я должна попрощаться с ним и сказать: «Спасибо бесчисленное число раз». Так?
Он не дал мне такой возможности. Захватив чемодан и взяв меня за руку, Вадим довел меня до нужного вагона и там, быстро развернувшись ко мне, вдруг крепко обнял, прижав к себе так плотно и надежно, что мое тело пронзило электричество, а сердце прекратило биться. Нос уткнулся в приятно уколовшую щетину у его уха. Ноздри заполнил густой и теплый запах кардамона и кедра.
На своем виске я ощутила сначала его горячее дыхание, шевелящее волоски, а потом — сладкое, осторожное, но такое обжигающее прикосновение губ, укравшее мое дыхание, пустившее трепет по каждой клеточке.
— Все будет хорошо, я обещаю. Верь мне, — шепот в моем ухе показался нереальным. Иллюзией. —
В следующее мгновение Вадим выпустил меня из объятий.
Ошеломленная, едва отдавая отчет в своих действиях, я протянула проводнице билет и документы. Поднявшись в вагон, механически взялась за ручку своего чемодана, поднятого им наверх ранее. А он на прощание улыбнулся мне той самой улыбкой из моего сегодняшнего сна, согревающей, тревожащей, переворачивающей сердце… Чем?
Глава 6
11 — 14 февраля 20** года
Мы вот-вот прибудем.
Накинув пальто и приготовив чемодан, я вновь тяжело опустилась на сиденье, повернулась к окну, отразившему уставшие, обеспокоенные глаза с залегшими под ними тенями, осунувшееся лицо. Мое лицо.
Помассировав пульсирующий болью лоб, я поправила неаккуратно лежащие пряди волос, всмотрелась в посветлевшую мглу утра за стеклом, в которой плыли затихшие муравейники дорог и развязок, полусонные здания, громады промышленных построек, напоминавшие остовы разрушенного фантасмагоричного города. Отвлеклась на сигнал входящего сообщения: «Я уже жду. Укутывайся теплее, сегодня морозно». От Вадима. Прикусив губу, едва веря в реальность происходящего, взволнованно набрала ответ: «Хорошо, спасибо».
Можно ли сказать, что между нами завязалась переписка?
Он прислал мне три сообщения, пока я была в Менделеевске. Первое застало меня тогда, когда я только сошла с поезда: «Ты как? Добралась?» Я ответила на него позже, по дороге в больницу: «Добралась, все отлично. Уже еду к маме». Второе пришло тем же вечером: «Как чувствует себя твоя мама?», а третье — вечером следующего дня, за пару часов до моего отъезда: «Ты так хорошо поработала с этим списком, что собеседование прошли все девушки. Взяли всех. Ты бы слышала, как ругался заказчик! Говорил, что все они настолько подкованы, что было жаль отказать хотя бы одной. Лучший комплимент за два года, клянусь!»
Последнее смс стало, пожалуй, единственным светлым пятном, единственным островом-пятачком ясности, надежности в том море хаоса и переживаний, в которое превратилась моя жизнь в эти три дня.
Маме стало лучше, врачи поговаривали о выписке в понедельник, если все будет в норме. Я очень хотела с ней поговорить. По-настоящему. Но пока дальше общих тем наши беседы не следовало продвигать — опасно, есть вероятность навредить откровением и ей, и себе. И между нами выросла стена непонимания, отчуждения из-за новости, которую она сообщила…
Мне необходимо было многое обдумать. Обдумать все, потому что казалось: происходящие события опередили не только мои ожидания, но и саму мою жизнь. Люся сосредоточиться не давала, свои эмоции и страхи она скрывала за активностью, усилившейся втрое. Вид ослабевшей мамы, часы, проводимые с ней, которые дОлжно было наполнить позитивом и только приятными вещами, тогда как душу скручивало чувство вины, терзало недоумение: как же так вышло, почему?.. А еще больничные стены, впитавшие и словно законсервировавшие в палате и коридорах запах лекарств и антисептиков, дух болезни — все это угнетало, придавливало к земле.