Сердечные риски, или пять валентинок
Шрифт:
И это мое чувство не имело бы ничего общего с мимолетным порханием эмоций влюбленности. Оно было бы похоже на монолит, такое же неколебимое, неубывающее, основанное на влившейся в кровь вере, признательности, привязанности, восхищении…
Это и есть то, настоящее?.. О котором он говорил?..
Я люблю… Осознание, безжалостное и резкое, как гильотина. Я помертвела, невидящим взглядом смотрела в лицо Дмитрия. Он продолжал что-то говорить, но никак не могла уловить сути…
— … Вадик уже полтонны моих нервных клеток сожрал своим деспотизмом. Ты сама на моем месте иначе бы среагировала?
Волна адреналина
— Да, — ответила я, голос дребезжал. Ощущала сильнейшую потребность объяснить, оправдать его. — Вадима можно понять, он решил взять на себя роль отца. Я не говорю, что это правильно. Ему не следовало этого делать. В шестнадцать отец был нужен и ему самому…
Дима, демонстративно широко открыв рот, удивленно уставился на меня, вынудив сбиться и умолкнуть.
— Он рассказал тебе и это? — шокировано спросил Савельев, округлив глаза.
Я смутилась, замялась, сочла нужным кратко пояснить:
— У нас получилось стать друзьями.
Он секунду изучал меня острым, как ланцет, взглядом.
— Ну надо же! А я думал, он еще только примеривается, а вы вон как…
Я поправила ремешок сумки на плече, сделала небольшой шаг в сторону. Нужно сейчас же закончить этот разговор, вызывающий неприятие и какое-то болезненное натяжение внутри. Прикрыв ладонью лицо, Дима заразительно засмеялся, после, подавив смех, качая головой, поглядел на меня с какой-то укоризной и любопытством:
— Друзьями? Ариш, Вадик, конечно, на всех производит впечатление рубахи-парня, готов жать руки каждому встречному и поперечному, болтает и располагает к себе за милисекунду, но его настоящими друзьями являются лишь единицы. И этих единиц я могу по пальцам одной руки пересчитать. Так что к чертям эту конспирацию, я все понял.
Он подмигнул мне, а я, отступив, крепко зажала в кулаке ворот пальто.
— Нет никакой конспирации, — я ставила точку в этой беседе, желание закрыться и уйти выжигало нервы. — И мне пора.
Успела сделать пару шагов вперед до того, как Дмитрий остановил меня, ухватив за рукав пальто.
— Погоди, Ариш, — улещающая улыбка и мягкие, вкрадчивые нотки в голосе. Я сложила руки на груди, освобождаясь от его прикосновения, твердо, красноречиво глядела в его лицо. — Я же не злюсь, нет и нет! Я на самом деле рад за вас. Честно-пречестно. И если он еще не сказал, что всегда ждал такую, как ты, то еще скажет. Так что будь к этому готова. До моего сведения он довел это весьма определенно: мол, руки прочь, и рядом чтоб ноги не было, займись лучше своей Ларисой и прочее в этом духе. И пусть ты все еще волнуешь мое сердце, — театральным драматическим жестом он приложил к груди руку, сверкнув грустной крохотной улыбкой, а меня передернуло, — я отступаю. Знаешь, я только сейчас понял, почему и где тут собака зарыта. Я ведь всегда тянулся за ним, подражал ему. Ты понравилась мне тогда потому, что ты безумно понравилась бы ему, ты как раз из того же редчайшего теста, что и сам Вадик. И я это знал. Ладно, исправляюсь: знал подсознательно.
Шутил и паясничал, но был искренен.
— В общем, я прощаюсь с тобой. И хочу кое-что преподнести тебе с пожеланиями счастья. — Ухмыляющийся Дима повернулся к машине и, открыв дверь, достав с заднего сиденья шелестящий оберткой букет, протянул его мне.
— Бери. Мне повезло, что я тебя встретил, могу теперь, так сказать, вручить лично. По правде говоря, на такое и не рассчитывал. В любом случае я оставил бы цветы у тебя на столе с запиской, а в ней — мое трепещущее сердце, — издал ироничный смешок, означающий, что он весьма доволен собой и своей звучащей в голосе мелодраматичностью.
Я смотрела на розы, скрутившие свои мягкие белые бутоны за прозрачной хрустящей оберткой. Блеск зеркальной фольги под цветами резал глаз.
— Вадик прав, ты для меня слишком хороша. Но помни, ты и для него слишком хороша, так что пусть остерегается соперников, — добавил он, посмеиваясь.
Меньше всего хотелось брать этот букет. Особенно — под тем соусом, которым Савельев приправлял преподнесение такого презента. Крайне неловкая, непонятная и ненужная ни одному из нас ситуация, но Дмитрию ведь не свойственно четко осознавать, что и почему он делает. Слух уловил, что парковка позади ожила, подъехала чья-то машина, момент стал еще более дискомфортным и двусмысленным.
Механически я приняла цветы, чувствуя досаду. Прозрачная обертка трепетала на ветру, подрагивали кучерявые тонкие лепестки пяти бутонов. Я пробежалась взглядом по зубчикам темно-зеленых листков. Белые розы — красивые, но чересчур изнеженные и самовлюбленные цветы.
Его первый и последний букет. Излишний знак несуществовавшего чувства и с блеском разыгранной сцены прощания. Легкомысленный человек, всегда идущий на поводу собственных желаний и слабостей и мало отдающий себе отчет в них.
— И, кстати, говоря о соперниках… — младший Савельев, бросив короткий взгляд за мою спину, перевел его на мое лицо, лениво, довольно улыбнулся и быстро, сквозь смех пробормотал:
— Прости, но не могу удержаться от того, чтобы не подразнить его.
Неожиданно он подался вперед и, быстро наклонившись, оставил на моей щеке легкий поцелуй. Я отпрянула, напряглась, возмущенно глядя в смеющиеся серые глаза, азартно заблестевшие, накрыла рукой место прикосновения его губ, оставивших жгущий точно ядом след.
Зачем он это сделал? Подразнить кого?
За спиной громко хлопнула дверь автомобиля и я, вздрогнув, обернулась. Застыла. Сердце стиснуло.
Позади меня у своего «Ауди» стоял Вадим, сверля брата тяжелым неприязненным взглядом. Лицо замкнутое и мрачное, рот твердо сжат, руки стиснуты в кулаки. Он был без пальто. Одет в светло-серый костюм, на шее — тот синий галстук, который выбирала для него, посчитала, что он очень шел ему, выделяя, делая завершающий мазок к его притягательности, обаянию, солидности. В следующий миг мы уже смотрели в глаза друг друга, и в его я видела…